произносят ни слова до конца полета.

Что ж, должен сказать, это было совершенно изумительно. В самом деле изумительно. — Папа с энтузиазмом качает руку пилота вверх и вниз.

Мы стоим у только что отдраенного люка, очередь из нескольких сотен раздраженных пассажиров гневно дышит нам в затылок. Пассажиров можно поняты они похожи на борзых — вольер открылся, заяц выпущен, однако их неукротимому бегу поставлена преграда. В виде моего папы. Папа — привычный камень в потоке.

— А еда! — продолжает папа рассказывать экипажу корабля. — Она была прекрасна, просто прекрасна.

Он съел булочку с ветчиной и выпил чашку чая.

— Не могу поверить, что я ел в небе, — смеется он. — Еще раз: все было отлично, просто изумительно. Чудо, поистине чудо, не побоюсь этого слова. Милорд. — И папа снова качает руку пилота с такой почтительностью, как будто перед ним сам Джон Кеннеди.

— Ладно, папа, нам нужно проходить дальше. Мы всех задерживаем.

— Правда? Еще раз спасибо, ребята. До свидания. Может быть, унижу нас на обратном пути! — кричит он через плечо, пока я тяну его прочь.

Мы проходим через тоннель, соединяющий самолет с терминалом, и папа здоровается и приподнимает кепку перед всеми, мимо кого мы проходим.

— Папа, нет никакой необходимости здороваться с каждым встречным.

— Приятно быть важным, Грейси, но еще важнее быть приятным. Особенно в другой стране, — говорит человек, который десять лет не покидал своего дома в пригороде Дублина.

— Пожалуйста, перестань кричать.

— Не могу. У меня странное ощущение в ушах.

— Заложило от высоты. Либо зевни, либо зажми нос и попытайся выдохнуть. Это поможет.

Папа стоит рядом с багажной конвейерной лентой. Лицо побагровело, щеки надуты, пальцы зажимают нос. Он делает глубокий вдох, пытается вытолкнуть воздух — и пукает.

Конвейерная лента резко вздрагивает, приходит в движение, и, подобно мухам, слетающимся к мертвой туше, на багаж неожиданно налетают люди, обступают нас, загораживая обзор, как будто их жизнь зависит от того, сумеют ли они схватить свои сумки в ближайшую секунду.

— Вон твой чемодан. — Я делаю шаг вперед.

— Я возьму его, дорогая.

— Нет, я сама. Ты надорвешь себе спину.

— Отойди, дорогая, я в состоянии это сделать. — Папа переступает через желтую линию, хватает свой чемодан и — какой конфуз! — только тогда обнаруживает, что приподнять его над конвейерной лентой не может. Он семенит рядом с чемоданом, пытаясь его стащить. Надо бы броситься ему помогать, но на меня напал приступ бессмысленного смеха. Я слышу бесконечные папины «извините, извините», адресованные людям, которые стоят за желтой линией, пока он пытается не отстать от движущегося чемодана. Папа делает полный круг вокруг конвейера, и к тому времени, когда он возвращается к месту, где стоит, не в силах справиться с хохотом, его бессердечная дочь, у кого-то хватает ума помочь запыхавшемуся и ворчащему старику.

Он везет чемодан ко мне, покрасневший, тяжело дыша.

— Ты уж свой сними, пожалуйста, сама, — говорит он, смущенно натягивая кепку еще ниже на глаза.

Я жду свой чемодан, а папа бродит вокруг багажной ленты, «знакомясь с Лондоном». После происшествия в аэропорту Дублина голос интуиции постоянно ворчит, призывая меня сделать поворот на 180 градусов прямо сейчас, но голос сердца отдает строгий приказ не сдаваться и продолжать поездку. Забирая багаж с ленты, я отдаю себе отчет в том, что мы мчимся в Лондон практически без цели. Это всего лишь погоня за дикими гусями. Инстинктивный порыв, вызванный странным разговором с девушкой по имени Бэа, заставил меня лететь в другую страну вместе с моим семидесятипятилетним отцом, который никогда в жизни не покидал пределов своей страны. То, что в ту минуту показалось «единственным выходом», теперь видится нелепой эскападой.

Так что же со мной произошло? Почти каждую ночь я видела сны о незнакомой белокурой девочке, а потом ндруг поговорила с ней по телефону. Набрала номер экстренного вызова своего папы, а девочка (теперь уже девушка) ответила, что это номер экстренного вызова ее папы. Что это значит? Какой урок из этой ситуации и должна вынести? Это обыкновенное совпадение, на которое здравомыслящий человек не обратил бы внимания, или я права, считая, что таких совпадений не бывает и во всей этой истории скрыто что-то еще? Я надеюсь на то, что поездка в Лондон даст мне ответы на мои вопросы… Но папа, как быть с ним? Зачем я его-то втянула и спои трудности? Паника поднимается в душе волной, пока я наблюдаю за папой, читающим плакат на дальней стене багажного отделения.

Неожиданно папа резко вскидывает руку к голове, хватается за грудь и бросается ко мне с неестественным блеском в глазах. Я быстро достаю его таблетки.

— Грейси! — Он задыхается.

— Так, быстро, выпей это. — Дрожащей рукой я протягиваю ему таблетки и бутылку с водой.

— Что это ты мне суешь, черт возьми?

— Видел бы ты себя! Ты выглядел…

— Как я выглядел?

— Как будто у тебя сейчас случится сердечный приступ!

— Это потому, что он у меня действительно случится, если мы не уйдем отсюда немедленно! — Папа хватает меня за руку и тащит за собой.

— Что произошло? Куда мы идем?

— Мы едем в Вестминстер.

— Что? Зачем? Нет! Папа, нам сначала нужно поехать в отель, чтобы оставить там чемоданы.

Он останавливается, резко оборачивается и возбужденно дышит мне в лицо. Голос его дрожит.

— Очередную программу «Антиквариат под носом» будут записывать сегодня с девяти тридцати утра до четырех тридцати дня в месте под названием Банкнтинг-хаус^[8] . Если мы уедем сейчас, сможем успеть занять очередь. Мне придется пропустить эту программу по телику, но уж здесь, в Лондоне, я непременно посмотрю ее вживую. Представляешь, а вдруг нам даже удастся увидеть Майкла Эспела! Майкла Эспела, Грейси. Господи боже мой! Пошли уже отсюда.

Его зрачки расширены, он мчится через раздвижные двери к таможне, не имея ничего, что он мог бы задекларировать, кроме временного помешательства, и уверенно поворачивает налево.

Я стою в зале прилета, и со всех сторон ко мне то и дело подходят мужчины в костюмах с табличками в руках. Я вздыхаю и жду. Папа на полной скорости появляется оттуда, куда он убежал, покачиваясь и таща за собой свой чемодан.

— Ты могла бы сказать, что нам не туда, — говорит он и направляется мимо меня в противоположную сторону.

Папа проносится по Трафальгарской площади, волоча за собой чемодан и поднимая в воздух стайки голубей. Ему больше неинтересно знакомиться с Лондоном, у него на уме только Майкл Эспел и сокровища седовласых чопорных старушек. Выйдя из метро, мы сделали несколько неправильных поворотов, но Банкетинг-хаус в конце концов все же появляется перед нами. Я уверена, что никогда раньше не была в этом дворце, однако отчего-то он кажется мне знакомым.

Встав в очередь, я рассматриваю ящик в руках пожилого мужчины, стоящего перед нами. За нами женщина, шелестя газетами, разворачивает чайную чашку, чтобы кому-то ее показать. Над очередью светит солнце и висит сдержанный шум разговоров — возбужденных, простодушных и вежливых. Рядом стоят