розы подают не те сигналы. Какие сигналы они подают, Луиза толком не знала, но сигналы явно не те.
— Не перенапрягайся, — смеялся Патрик.
Но она всего этого не умела — если не напрягаться, ничего не выйдет.
— Я не умею отношения, — сказала она в первое утро, когда они проснулись в одной постели.
— Не умеешь или не хочешь? — спросил он.
Он сломил ее сопротивление, будто она нервный мустанг. (А вдруг он просто ее сломал?) Шажок за шажком, потихоньку-полегоньку — ага, попалась! Укрощение строптивой. Упрямой как баран. Бараны — мохнатые безропотные твари, они не заслужили такой репутации.
Он-то знал, что делает. Он пятнадцать лет был счастливо женат, а десять лет назад орава подростков в угнанной тачке пошла на обгон на однополосном участке А9 и врезалась в лоб «поло» его жены. Того, кто изобрел колесо, пора призвать к ответу. Саманта. Патрик и Саманта. Вот
Время еще есть — она успеет купить цветы, зайти в «Уэйтроуз» в Морнингсайде, ужин приготовить. Морской судак с зеленой чечевицей, для начала — дважды запеченное суфле из рокфора, лимонные пирожные на десерт. Зачем упрощать, если можно усложнить до предела? Она ведь женщина — значит, говоря строго, способна на все. Суфле из рокфора — рецепт Делии Смит. [44] Взлет и падение буржуазии. Ха-ха. О господи. Что с ней творится? Она становится нормальной.
От усталости все гудело — вот в чем беда-то. (Почему? С чего она так устала?) В прошлой жизни, когда ее красоту еще не поверили размером бриллианта, она бы начислила себе (огромный) стакан, заказала пиццу, вынула контактные линзы, закинула бы ноги повыше и смотрела бы всякую мутотень по телевизору, а теперь носится, как муха синезадая, переживает из-за шпорника и стряпает по рецептам Делии. А вдруг это необратимо?
— Можем отменить, — сказал Патрик по телефону. — Это все мелочи, а ты устала.
Может, ему и мелочи, а ей крупнее не бывает. Сестра Патрика и ее муж приезжают из Борнмута или Истборна, что-то в этом духе. Ирландская диаспора. Вездесущи, как шотландцы.
— Дашь им бутербродов с сыром — или закажем что-нибудь, — сказал Патрик.
Ничем его не пронять. А они что подумают, если она не расстарается? Они пропустили свадьбу, — впрочем, свадьбу все пропустили. Сестра (Бриджет) из-за этой свадьбы и так огорчилась.
— Только мы вдвоем в загсе, — сказала Патрику Луиза, наконец сломавшись и ответив «да».
— А как же Арчи? — спросил Патрик.
— Надо звать Арчи?
— Да, Луиза, он твой
Собственно говоря, Арчи вел себя прилично, держал кольцо, приглушенно, застенчиво хлопал, когда Луиза произносила: «Согласна». Джейми, сын Патрика, не приехал. Он археолог, аспирант, был на раскопках в какой-то богом забытой дыре. Любитель активного отдыха — лыжи, серфинг, подводное плавание; «настоящий мальчик», как выражался Патрик. В отличие от Луизиного мальчика, ее маленького Пиноккио.
Свидетелями привели двух человек из кортежа следующей свадьбы и в благодарность выдали обоим по бутылке доброго виски. Луиза надела платье из шелка-сырца — консультант в «Харви Николе» называл этот цвет «устричным», хотя Луизе казалось — серый и серый. Но платье было красивое, не вычурное и открывало ноги, а ноги у Луизы хороши. Патрик заказал цветы (Луиза не стала бы морочиться): старомодный букетик розовых роз для нее и розовые бутоньерки для себя и Арчи.
Пару лет назад, когда она только познакомилась с Патриком, а Арчи совсем пошел вразнос, Луиза отправилась к психотерапевту, хотя клялась, что никогда в жизни. Никогда не говори «никогда». Пошла ради Арчи: думала, что, может, его проблемы происходят из ее проблем, что, стань она матерью получше, ему будет полегче жить. И ради Патрика: ей казалось, он — ее шанс измениться, стать как все.
Это была когнитивно-поведенческая терапия, которая во мрак Луизиной психопатологии, слава богу, особо не лезла. Главный принцип: научись избегать негативных мыслей — и у тебя появятся ресурсы для более позитивного подхода к жизни. Терапевт, прихиппованная доброхотка и, похоже, вязальщица по имени Дженни, велела Луизе представить место, где все негативные мысли можно спрятать, и Луиза вообразила сундук на дне морском, каких алчут пираты в книжках, — окованный железом, запертый на висячий замок; в сундуке таились не сокровища, а бесполезные Луизины мысли.
Чем подробнее, тем лучше, сказала Дженни, и Луиза подкинула на жесткий песок ракушек и кораллов, а сундук облепили морские уточки, любопытные рыбы, и акулы тыкались в него носами, омары и крабы ползали по нему, в приливных течениях колыхались водоросли. Она стала экспертом по замкам и ключам и научилась возвращаться в свой подводный мир по щелчку мысленного выключателя. Беда была в том, что, едва все негативные мысли погребены на дне морском, ничего больше у тебя не остается — никаких позитивных соображений.
— Наверное, я вообще не очень-то позитивна, — сказала она Дженни.
Думала, Дженни возразит, по-матерински притянет к трикотажной груди и скажет, что с Луизой все будет хорошо, нужно только немножко времени (и денег). Но Дженни согласилась:
— Наверное.
Луиза бросила к ней ходить, а вскоре приняла предложение Патрика.
Арчи теперь учился в Феттес-колледже. Два года назад, в четырнадцать, он балансировал на краю — мелкое воровство, прогулы в школе, проблемы с полицией (ах, какая ирония), но она видела такое не раз и понимала, что, если не придушить в зародыше, все это станет не просто этапом, но образом жизни. Арчи был готов к переменам — иначе бы ничего не вышло. Обучение стоило непомерно — Луиза платила деньгами, полученными по страховке после смерти матери. «Старая пьяная корова все-таки для чего-то пригодилась», — говорила она. Школа была из тех, против которых Луиза выступала всю свою размеченную красными флажками жизнь, — привилегии, круговорот правящей гегемонии, ля-ля-тополя. А сейчас сама на это подписалась, потому что, когда речь идет о плоти от плоти ее, мировая справедливость может идти лесом.
— А как же твои принципы? — спросили ее, и она ответила:
— Арчи — мои принципы.
Расчет оправдался. Прошло два года, Арчи сделал один сравнительно простой шаг от гота к гику (к подлинному то есть, своему
— Еще не поздно, — сказал Патрик.
— Что не поздно?
— Ребенка завести.
Брр — мороз по коже. В сердце кто-то распахнул дверь, и туда ворвался северный ветер. Патрик что, хочет ребенка? И не спросишь ведь — а вдруг ответит «да»? Он и тут ее обольстит, как обольстил замужеством? У нее уже есть ребенок — ребенок, объявший ее сердце, и на сей дикий брег она больше ни ногой.
Она всю жизнь воевала.
— Пора остановиться, — сказал Патрик, массируя ей плечи после на редкость убийственного дня на работе. — Сложи оружие, капитулируй, прими все как есть.
— Тебе бы дзэну учить, — сказала она.
— Я и учу.
Она не рассчитывала дожить до сорока, а глянь-ка на нее — семья с двумя машинами, живет в дорогой квартире, носит камушек размером с Гибралтар. Кого ни спроси, сказали бы, что вот она, вожделенная цель, или что жизнь налаживается, — но Луизе чудилось, будто она едет не туда и даже не заметила, где свернула. В особо острых припадках паранойи она подозревала, что Патрик ее загипнотизировал.
