слова типа «малыш», «зайчик», «котик», «рыбка» еще всякая… Бля!
Ладно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, тем более, что сейчас мой мыслительный центр оперативно перемещался из головы, где находится мозг, вниз, где находится нечто совсем другое, во вмешательствах разума не нуждающееся. Я тоже разделся и, с наслаждением шагая по мелкому белому песку, вошел в воду.
Следующие полчаса не отличались особой оригинальностью. Даже наоборот, то, что мы с Кончитой делали с увлечением новичков, было известно на Земле как минимум полтора миллиарда лет.
Ничего нового, но приятно.
Выбравшись наконец из воды, мы рухнули на горячий песок и хорошенько приложились к бутыли, которая благодаря моей предусмотрительности все это время тоже провела в речке.
Вино было прохладным и, чувствуя, как пролитые струйки сбегают по моей голой шее, я закрыл свой единственный глаз и подставил лицо жгучим лучам солнца. В конце концов, я не фотомодель, и если моя мужественная морда будет загорелой и обветренной, я от этого только выиграю.
Некоторое время мы лежали молча, потом Кончита глубоко вздохнула и, издав продолжительный стон непонятного назначения, сказала:
– Ты, наверное, думаешь о том, что скоро наконец сможешь от меня избавиться. Правда?
– Ни в коем случае! – с горячностью ответил я. – В жизни еще не испытывал такого желания никогда не расставаться с женщиной!
– Ты врешь, как и все вы, – со знанием дела сказала Кончита, – но сейчас это не имеет никакого значения. Я не хотела говорить тебе там, в лагере…
– О чем?
– Когда вы с Гарсией уехали, Франсиско Пассос…
– Это еще кто такой? – спросил я, услышав в этом имени что-то знакомое.
– Неважно, – ответила Кончита, и я сразу понял, что с этим Пассосом она тоже кувыркалась, – Франсиско уселся к рации, а я случайно…
– Ага, случайно! – опять встрял я, – как тогда, у водопада, правда?
– Да, совершенно случайно, – возмутилась Кончита, – я честная девушка!
Когда она сказала про честную девушку, я поперхнулся вином и, разбрызгивая красные брызги, закашлялся, как будто вдохнул из паровозной трубы.
Бросив бутыль, я повернулся лицом вниз и долго не мог прийти в себя. Выворачивающий кашель продолжался минут пять, и я подумал, что когда-нибудь одна из моих женщин убьет меня, не пошевелив и пальцем.
Точно. Так и будет.
Кончита терпеливо дождалась тишины в зале и продолжила как ни чем не бывало:
– Я совершенно случайно услышала, как Франсиско разговаривает с одним человеком из Манагуа. И из этого разговора я поняла, что тебя решили убить. Завтра тебе перережут горло независимо от того, какой ответ ты дашь Гарсии. Почему они решили отложить это до завтрашнего дня, я не знаю. Тогда я вскочила на мотоцикл и примчалась сюда спасать тебя.
Я помолчал, затем ответил:
– Ну что ж… Спасибо за заботу. Но только я не понимаю, как мы выберемся отсюда. И еще – у тебя-то какой резон спасать человека, которого ты видишь первый раз в жизни? Ну, трахнулись пару раз, и что?
Кончита повернулась ко мне и сказала:
– Хорошо, я скажу тебе, какой у меня резон.
Она вскочила на ноги и, встав надо мной, отчего ее богатая грудь весьма удачно заслонила солнце, бившее мне прямо в глаза, заговорила с южноамериканской страстью:
– Я молодая и красивая девушка. За такими, как я, всегда бегали и будут бегать. Ради таких, как я, парни убивают друг друга. И я не хочу всю свою молодость, а потом и всю оставшуюся жизнь проторчать в этой долбаной сельве, разгоняя палками крокодилов и обезьян. Я достойна лучшей жизни, и я долго ждала случая вырваться отсюда. Ты молодой, богатый и сильный. Я знаю, что ты не возьмешь меня в жены, но ты дашь мне столько денег, чтобы я не испытывала нужды до самой смерти. А я за это вытащу тебя отсюда. И ты не сможешь отказаться.
Она замолчала, и только ее грудь выразительно колыхалась надо мной.
Конечно же, она была права, вот только…
– Как ты собираешься выбраться из сельвы? Ты ведь понимаешь, что нам нужно убраться не только из этого леса, но и из Никарагуа, да и вообще слинять из Южной Америки, – сказал я и тоже встал.
Мы стояли друг напротив друга, она была голой, я тоже, и я почувствовал, что начинаю возбуждаться.
– Рядом с этим лагерем есть небольшой лесной аэродром, и сегодня вечером к дону Хуану должен прилететь курьер. Он прилетает каждый четный вечер в восемь часов, а улетает рано утром. Мы с тобой улетим ночью, а курьер может оставаться здесь хоть до второго пришествия.
Сказав это, она посмотрела вниз и, увидев то, что там происходило, радостно воскликнула:
– Вот видишь, он согласен! Он понимает все лучше тебя! Дай я его поцелую!
Я лежал на постели в совершенно темной хижине и следил за светлячком, который путешествовал по потолку. Его зеленый фонарик то разгорался, то потухал, и этот слабый пульсирующий свет наводил на меня дремоту.
Зная, что спать нельзя ни в коем случае, а когда настанет время действий, то нужно уже быть в полной готовности, я завалился на постель совершенно одетым и теперь только ждал сигнала от Кончиты.
Посмотрев на светящийся циферблат часов, я увидел, что было ровно три.
Дверь почти бесшумно отворилась, и я услышал шепот Кончиты:
– Пошли!
Спрыгнув с кровати, я на ощупь добрался до выхода, а там Кончита взяла меня за руку и потащила за собой. Темень была – хоть второй глаз выколи, и без поводыря со мной именно это и случилось бы. В руке Кончита держала маленький фонарь с заклеенным рефлектором, который тускло освещал только небольшой участок земли прямо перед ногами.
Но, судя по всему, Кончите часто приходилось шастать тут по ночам из одной постели в другую, так что она шла уверенно, как днем, и через несколько минут быстрой ходьбы в кромешной темноте прошептала:
– Мы пришли. Надо развернуть самолет носом в сторону взлетной полосы.
И только тут до меня дошло.
Я развернул Кончиту лицом к себе и тихо поинтересовался:
– Ты что, думаешь, что я умею водить самолет?
– Ха! – так же тихо ответила она, – этого не потребуется. Я сама умею летать не хуже любого мужчины.
– А-а-а… – только эта реплика мне и оставалась.
– Смотри наверх, – прошептала Кончита, и я послушно уставился в небо.
Через несколько секунд зрение адаптировалось, и я увидел полосу звездного неба, по которой можно было угадать направление просеки, служившей взлетно-посадочной полосой. Кончита выключила фонарь, и мы медленно пошли вперед.
Из темноты показалось что-то светлое, и, пройдя еще несколько шагов, я разглядел небольшой спортивный самолетик. Мы взялись за хвост и развернули удивительно легкий летательный аппарат носом вдоль просеки.
– Залезай, – скомандовала Кончита, и я не заставил ее повторять команду.
Обойдя самолет справа, я открыл дверь и залез внутрь. Было полное впечатление того, что я оказался в легковом автомобиле.
Кончита в этот момент уже сидела за штурвалом и щелкала тумблерами.
В зеленоватом призрачном свете приборов ее лицо было очень красиво, и грубая дикарская чувственность, которая пронизывала все ее существо, куда-то пропала. Но я понимал, что при свете дня все
