– Не твое дело!

– Нет, мое. Коста, пойми, что портить сейчас отношения с нетоверами нам не в масть. А из-за девки это сделать проще простого. Так что гляди.

Меня насторожило то, что самоед так легко и сразу заметил изменение в моих с Настасьей отношениях. А если на это обратил внимание он, то значит, это не прошло незамеченным и у спасовцев. Как бы не нажить из-за этого головняков.

И снова весь вечер я проторчал возле крыльца на завалинке. Один раз мимо меня с большим жестяным тазом, полным морковки, прошмыгнула Настасья.

– Здраствуй, родненький, – бросила она на ходу. И только.

Я наблюдал за тем, как возле колодца Настя перемывает овощи, думал, а не подойти ли к ней, не переговорить ли. Вот только о чем?

Я так и остался на месте. И не решился предложить Настасье немного передохнуть, посидеть рядом со мной. Она же скрылась в избе, не промолвив больше ни слова. И больше этим вечером я ее не видел.

А ночью Настасья сама пришла ко мне в боковицу.

Я уже спал, но спал, как всегда, чутко, и когда скрипнула дверь, тут же открыл глаза. И с замиранием сердца следил за тем, как к моей лежанке на цыпочках пробирается тоненькая фигурка в белой рубашке.

– Ты не спишь? – прошептала Настасья.

– Нет.

И тут же, не успел я опомниться, она ящеркой юркнула под одеяло, крепко прижалась ко мне и горько расплакалась. Разрыдалась, как малое дитя, вздрагивая всем худеньким телом, заливая мне лицо горючими слезами.

– Не могу без тебя, любимый! Как хоть, не могу. Сплю – ты мне грезишься, работаю – о тебе думки все, Богу молюсь, а вижу тебя. Люб ты мне, как же люб ты мне, Костушка! И что же мне, грешнице, делать теперича? Как извести тебя из головушки?

– Настасья, рехнулась? – испуганно прошептал я. – Приперлась сюда. А как кто заметит? Это ж скандал.

– Не гони. Не гони, миленький, – еще горше разрыдалась Настасья, покрывая поцелуями мое лицо. – Не приметит меня никто. Спят все. Уработались. А я немножко побуду с тобой и уйду. Ничего мне боле не надо. Только с тобой…

«А дней через пять, максимум через неделю, мне уезжать, – в этот момент думал я. – Навсегда уезжать отсюда. Что же будет с этой девчушкой?! Сумеет ли забыть меня? Удастся ли времени вытравить меня у нее из памяти? Вот ведь черт!»

– Костушка, родненький. А я люба тебе хоть немножко? – принялась выпытывать у меня признание Настя. – Почему тогда, в лесу, ты меня не порушил? Ты меня разве не любишь? Любишь? Правда? Ответь?

Говорить, что люблю, значило подливать масла в огонь. Но ответить иначе я просто не мог. И не мог открутиться от прямого ответа.

– Да, люблю. Очень люблю тебя, былиночка милая. И не порушил потому, что не хотел, чтобы потом тебе из-за этого было плохо. Нам все равно не быть вместе. Я скоро уеду и больше никогда не вернусь. А ты еще встретишь своего суженого. Обвенчаешься с ним. Нарожаешь детей. И будешь иногда вспоминать обо мне. Без обиды. Без боли. Как о чем-то светлом, но очень далеком от твоей жизни… А может, забудешь обо мне насовсем.

– Нет, не забуду, любимый! – Настя прижалась влажным от слез лицом к моей груди и глубоко вздохнула. – Никогда не смогу забыть тебя, милый! – Она помолчала и неожиданно заявила: – Костушка, я ведь хочу от тебя ребеночка. Желанным он будет. Самым желанным! А? – Она оторвала голову от моей груди, и в темноте я видел, как в ожидании ответа блестят ее глаза.

– Нет, – решительно отрезал я. – И больше даже не заводи разговора об этом. – И тут черт дернул меня за язык. – Знаешь, Настена. Если все будет нормально, если ничего со мной не случится, будущим летом я обязательно приеду к тебе. Не насовсем. Но надолго.

– Правда? – прошептала она. – Побожься!

– Я обещаю. Если ничего со мной не случится, я обязательно приеду к тебе.

– И увезешь меня с собой? В свой Петербург?

– Настя, любимая. Ты даже не представляешь, как тебе там будет непросто. Там совсем другая жизнь. Совсем другие люди. Жадные и жестокие. Готовые перегрызть глотку любому, кто хоть чуть-чуть лучше их, добрее их.

– Но ведь ты меня защитишь?

– Эх, – пробормотал я. – Кто бы меня самого защитил? – И опять черт дернул меня за язык. – Знаешь, Настена. Вот приеду к тебе будущим летом, и там будет видно, смогу ли я забрать тебя с собой в «мир». Будет ли вообще куда везти тебя, милая.

– Хоть куда, Костушка, – всхлипнула Настя. – Хоть в шалаш, хоть в землянку. Куда пожелаешь, пойду за тобой. – И, по-видимому, решив, что официальная часть визита исчерпана, решила перейти к более приятным вещам. Оторвалась от меня, села в постели и ловко стянула с себя рубашку. И опять крепко прижалась ко мне. – Приголубь меня, милый. Грешная я. Да только недолго уже грешить мне осталось, – тяжко вздохнула она. – Так не терять же остатние денечки с тобой. Потом, как уедешь, грехи буду замаливать. А пока… Приголубь меня, родненький, чтобы снова себя не помнила. Чтобы все мои косточки, все мои волосики пели. Приголубь меня, Костушка!

Уезжали мы хмурым дождливым утром. Вчетвером – Я, Комяк, Трофим и Настасья, которая настояла на том, чтобы проводить нас «хотя бы до старицы». Далеко ли до этой старицы, я не знал.

– Да недалече, – заверила меня Настя. – Верст с пять будет, не боле. А дале назад ворочусь. – Она белой тряпицей протерла мне мокрое от дождя лицо. – Хорошо, что в дождь уезжаете. Примета добрая. Гладкой будет дорога.

Затянувшаяся процедура прощания («Любезный братец Костушка, доброго пути тебе, родненький». – «А вам спасибо за то, что приветили, в беде не оставили. За все добро ваше, за ваше радение спасибо большое». – «Не нас благодари, Костушка. Хвалу воздай Господу. И возвращайся скорее в благодать нашу. Всегда рады будем тебе»)… так вот, затянувшаяся процедура прощания осталась позади. Комяк тронул поводья на Орлике и первым выехал со двора. Следом за ним Трофим. Потом крупная лайка Секач. А уже в хвосте нашего небольшого отряда, соприкасаясь коленями, плелись мы с Настасьей. Специально для этой поездки она сменила свой сарафан на мужские портки и рубаху, накинув сверху нарядную ненецкую малицу.[34]

Прогремев копытами по мосткам, лошади вынесли нас на другой берег реки. А уже через минуту мы въехали в парму, и гостеприимный староверческий сикт, в котором я провел три недели, скрылся из виду за густыми елями.

За полчаса, что мы ехали бодрой рысью по узкой лесной тропинке до старицы, никто не проронил не единого слова. Но вот Трофим остановился и обернулся к нам.

– Все, сестрица Настасьюшка. Пора тебе возвращаться.

Настасья расстроенно шмыгнула носом, но послушно остановила коня и спешилась.

– И правда, – чуть слышно пробормотала она.

Я слез с Лошадки и улыбнулся тому, как самоед с Трофимом тактично отъехали в сторону.

– Пятнадцать минут на прощание, – не оборачиваясь, распорядился Комяк и, уже не таясь, задымил папиросой. И в тот же момент у меня на шее повисла Настасья.

– Милый… Любимый… Родненький… И как же я без тебя буду-то, Косточка?! Ни огонька, ни лучика света теперь в моей жизни! Увяну! Помру!

– Настасья, не болтай чепухи, – строго произнес я, целуя девушку в милое личико, мокрое от дождя и от слез. – Через год я вернусь. Всего лишь через год. Даже меньше. Другие ждут куда дольше. Бывает, что и всю жизнь.

– Всю жизнь… – эхом повторила за мной Настя. – А ежели там, у себя, ты встретишь другую? Забудешь про то, что живет здесь, в тайге, такая дремучая девка?