В Гладстоне, сменившем его в декабре после триумфальной победы на выборах, не было ничего такого, что могло бы привлечь эту эксцентричную вдовушку, восседающую на английском престоле. Свободное время этот колосс-прорицатель проводил в принадлежащем ему имении Гаварден, где находил отдохновение, занимаясь рубкой деревьев в парке, и ему явно не хватало тонкости, чтобы подстроиться к ганноверскому темпераменту государыни. Альберт говорил когда-то: «Я не спускаю с нее глаз, как не спускают глаз с молока, закипающего на плите». А Гладстон подавлял ее своим внушительным ростом и нагонял скуку бесконечными проповедями. Настоятель Виндзорской церкви, с которым они когда-то вместе учились в Итоне, советовал ему: «Нервозность и раздражительность королевы заметно возросли... Вы никогда не выказываете ей должного уважения, учтивости и, осмелюсь сказать, нежности... Постарайтесь не поднимать никаких спорных вопросов до тех пор, пока она не привыкнет к вам».
Но яростные споры по поводу клира в Ирландии не утихали, и Виктория опасалась, что отступничество государства от англиканской церкви этого острова может спровоцировать волнения. Нельзя было допустить, чтобы у людей появились мысли, будто «следующей падет церковь Шотландии». Равно как нельзя было допустить, чтобы у экстремистов создалось впечатление, будто британская корона «собирается отказаться и от другой своей собственности», например, от принадлежащих ей земель в Ирландии.
После возвращения королевы из Швейцарии министр внутренних дел постоянно получал информацию, что ирландские террористы-фении решили убить или похитить королеву. Их движение — «Шинн-Фейн», созданное в США ирландскими эмигрантами, — поклялось покончить с монархией.
В Париже на Луизу набросился с оскорблениями активист какой-то проирландской организации. В Австралии некий ирландец выстрелил в Аффи и ранил его в бок на пикнике, где принц собирался пожертвовать чек на довольно крупную сумму на благотворительные цели. И Браун, которому повсюду мерещились фении, удвоил свою бдительность.
Но Виктория, никогда не дрожавшая за свою жизнь, упорно отказывалась от того, чтобы полиция постоянно находилась при ней в Бальморале. Два года назад генералу Грею уже приходилось буквально «на коленях» умолять ее уехать из Осборна. Ее пугали возможной атакой фениев с моря. Но все опасения тогда оказались напрасными, информация о готовящемся нападении не подтвердилась. Так что на этот раз ей не испортят ее отдых в Бальморале! Да и вообще, настоящий заговор плели никакие не фении, а ее собственный двор, правительство и даже ее дети, чтобы вынудить ее вернуться в Лондон и не дать ей поправить «пошатнувшееся» здоровье.
Отныне пять месяцев в году она проводила в Шотландии и три в Осборне. Это вынуждало членов ее правительства постоянно мотаться туда-сюда и вызывало недовольство всех министров, включая Дизраэли и Гладстона: «Никто не может поставить под сомнение тот факт, что отъезд королевы в Осборн в период парламентской сессии создает массу неудобств». А что уж говорить о Бальморале! Добираться туда нужно было целые сутки, жить там в нетопленых комнатах и умирать от скуки за ужином, который королева редко удостаивала своим присутствием. А главное, вездесущий Браун вел себя там так, словно он был хозяином дома, и позволял себе грубые выходки в адрес гостей. Например, генералу Гардинеру, начальнику штаба английских войск, прибывшему в Бальморал и поинтересовавшемуся у шотландца состоянием здоровья королевы, он ответил: «Она чувствует себя прекрасно. Она, кстати, сказала мне: “Вот досада, что завтра приезжает этот
По совету Гладстона один дублинский банкир подарил королеве имение в Ирландии, чтобы она могла отдыхать «в загородной резиденции и на втором острове Джона Буля». Виктория оценила этот жест, но заверила дарителя, что лишь уединение в ее домике «Глассалт Шил» успокаивает ее нервы. Несколько месяцев назад она раз и навсегда заявила генералу Грею: «Организм королевы, ее желудок и нервы сильно пострадали за шесть лет неустанного труда без всякой помощи, ее силы истощились под бременем тяжких обязанностей и страшного горя, особенно одолевавшего ее в первые три или четыре года ее вдовства... Она считает своим долгом перед семьей и своим народом не допустить ухудшения своего здоровья, что помешало бы ей выполнять свои задачи».
Чтобы никто не подумал, что она одобряет предложенный Гладстоном законопроект, королева отказалась открывать очередную парламентскую сессию. Раздосадованный премьер-министр отправился вместе с женой в Осборн, чтобы попытаться умаслить королеву. Напрасный труд, Виктория посоветовала ему объяснить ее отсутствие преследующими ее сильнейшими мигренями.
Королевский двор разделился на тех, кто склонялся к мнению, что Виктория унаследовала от деда легкую степень сумасшествия, и тех, кто вроде Августы Стэнли считал, что помимо своего неисправимого монаршего эгоизма она страдала еще хронической депрессией, вызванной страхом оказаться не на высоте при исполнении своих обязанностей.
7 июня Гладстон писал Грею: «Я желаю знать правду, “настоящую” правду о состоянии здоровья королевы». Как истинный солдат, Грей, уставший от всей этой комедии, ответил, что он не обращает никакого внимания на стенания Виктории: «Ничто не может возыметь на нее ни малейшего воздействия, кроме повелительного, а скорее даже угрожающего тона. Да простит меня доктор Дженнер, но я считаю, что и здоровья, и сил у нее бывает в достатке, если речь идет о том, что ей нравится. Это просто-напросто ее извечная привычка, которой она никогда не изменяет — нянчиться с собой, и эта привычка не позволяет ей без истерики отложить исполнение какого-нибудь своего желания или каприза хотя бы на десять минут». Генерал, называвший Викторию не иначе как «Ее симулянтское Величество», добавил спустя несколько дней: «Откладывая бой за то, чтобы заставить королеву выполнить ее долг, вы добьетесь лишь того, что неизбежная битва будет еще труднее и болезненнее». По мнению Луизы, королева чувствовала себя «потрясающе». И ломала комедию тоже с потрясающим талантом.
Лесоруб Гладстон смело взялся за дело, которое было под силу лишь Геркулесу: не позволит ли королева хедиву Египта Исмаилу, который в 1868 году в течение двух месяцев с поистине восточной роскошью принимал у себя Берти и Алике, остановиться в Букингемском дворце? Из Бальморала королева ответила согласием, но при этом она высказала «категорическое возражение против любых поползновений заставить ее принимать за свой счет в единственном (дословно) принадлежащем ей дворце... всех этих иноземных царьков, которые приезжают сюда развлекаться».
Новый натиск: не согласится ли ее величество принять участие в торжественном открытии моста Блэкфрайерс через Темзу, строительство которого должно завершиться в середине лета? А заодно посмотреть на холнборский виадук и на финальную стадию строительства метро? Отложить на несколько дней отъезд в Бальморал! Королеву просто затрясло от возмущения! Вот предупредительный Дизраэли понял бы, что она просто не в состоянии оставаться в августовскую жару в Лондоне! Но Гладстон не собирался отступать и продолжал свои атаки: все закончилось тем, что королева согласилась открыть мост в ноябре и даже осталась довольна тем, как восторженно приветствовала ее толпа. «Здесь собрался по меньшей мере миллион человек!» — воскликнула она в порыве чувств, явно преувеличивая число присутствующих на церемонии...
Блэкфрайерс стал единственной победой Гладстона в 1869 году. Премьер-министр, добившийся принятия своего законопроекта о церкви в Ирландии, сражался сейчас на другом фронте — любовном. Буквально потеряв голову от охватившей его страсти, все вечера, а порой и дни он проводил теперь не у себя в кабинете, а у красавицы Лауры Тислетвайт. С этой тридцатипятилетней уроженкой Шотландии — в прошлом дамой полусвета, а ныне ярой поборницей нравственности — он познакомился пять лет назад.
Он был так поглощен своим чувством, что даже забросил работу по спасению проституток и писал в своем дневнике, усеянном крестиками, свидетельствующими о греховных желаниях, что он живет «в сказке “Тысяча и одной ночи”». Он посылал Лауре по нескольку писем в день, каждое начиная обращением: «Душа моя!» — ив одном из них написал: «Моя жизнь всегда была борьбой между долгом и искушением».
Молодая женщина была замужем за состоятельным военным, и в лондонских клубах анекдоты об отношениях красавицы Лауры с премьер-министром на время потеснили анекдоты о миссис Браун. «Гладстон, видимо, совершенно потерял голову», — писал лорд Карнавон одному из своих друзей. Лорд Дерби удивлялся, как премьер-министр может вот уже столько времени жить с особой, которая «не принята в свете». Дизраэли не смог отказать себе в удовольствии проинформировать об этой истории Викторию, и его разоблачения окончательно подорвали уважение королевы к Гладстону: не то чтобы ее шокировали его
