общаться с матерью без ее нахального мажордома, примешивался стыд за то, что она так афишировала свою привязанность к слуге.

Отважная Алиса, поддержанная Аффи, решила призвать Викторию к выполнению ею своих королевских обязанностей, вырвав ее из уединения, тщательно оберегаемого вездесущим шотландцем. Та пришла в ярость от этой попытки семейного заговора и пожаловалась на него Вики. Но старшая дочь, как и ее сестра, была обеспокоена той опасностью, что нависла над монархией из-за чудовищной беспечности королевы. Эгоизм матери возмущал ее. Она множество раз просила ее удалить от себя Брауна.

Но это был каприз государыни, которая, сидя с утра до вечера за своим письменным столом с пером в руке, утверждала, что ее жизнь — это «долина слез» и что было бы несправедливо требовать от нее, чтобы она лишила себя тепла и привязанности своего гилли. В 1867 году она возвела его в сан «шотландского слуги королевы», что означало, что теперь он стал наполовину слугой, наполовину секретарем.

Когда она разбирала свой ящик с депешами, Браун всегда теперь стоял у ее стола. Он высказывал ей свое мнение по любому поводу, не дожидаясь вопросов с ее стороны, и она прислушивалась к нему. Шотландец с презрением относился к ирландцам, которых называл не иначе как «папистами», и к «damned»[96] иностранцам, которых обзывал разными обидными словами. Ходили даже слухи, будто бы он заставил умолкнуть неиссякаемого Гладстона, перебив его замечанием: «Вы уже достаточно тут наговорили». Понсонби, один из самых близких ко двору людей, рассказывал случай с мэром Портсмута, который приехал в Осборн узнать, не соблаговолит ли королева принять участие в смотре полка волонтеров. В ожидании ответа он присел рядом с Понсонби, чтобы перекинуться с ним парой слов. Вдруг дверь в комнату королевы резко распахнулась и появилась красная физиономия Брауна, который грубо бросил посетителю, выговаривая слова со своим акцентом гэльского крестьянина: «Королева сказала: “Канэшно нэт”». «Морнинг пост» писала, что «гилли Браун занял при королеве то же место, что мамелюк Рустам занимал при Наполеоне». Позднее его станут сравнивать с Распутиным.

В феврале Виктория, которая вновь согласилась открыть парламентскую сессию, чтобы поддержать правительство, следуя в Вестминстер, наблюдала на лицах встречных людей явную враждебность. Причиной их недовольства была не только суровая зима, эпидемия холеры и безработица. Народ, требовавший от нее проведения реформы избирательной системы, начал задаваться вопросом, а нужна ли ему вообще эта невидимая и оскандалившаяся монархия.

6 мая в Королевской академии художеств была выставлена картина Лендсира, на которой сидящая верхом на лошади королева была изображена рядом со своим гилли. Посетители валом повалили на выставку, а газеты назвали эту демонстрацию «опрометчивостью, ошибкой и безвкусицей». Виктория не обращала на это никакого внимания. Она считала полотно очень удачным. Вот если бы какая- нибудь герцогиня позволила себе афишировать свою близость со слугой подобным образом, то она первой бы осудила ее. Джентльмены в клубах придумали новое слово «Ьаlmorallity» [97] для обозначения этой щекотливой ситуации, которая усугублялась покровом таинственности и удаленностью шотландского убежища королевы.

В июне Виктория должна была присутствовать на параде в Гайд-парке. Лорд Дерби предостерегал генерала Грея: «Присутствие Брауна в карете королевы может спровоцировать народ на то, что он станет не только освистывать его — что не самое страшное! — но и швырять в него камни». Он предложил посоветовать шотландцу сказаться больным и остаться дома. На что Грей ответил: «Это может вызвать у королевы обычный для нее нервный срыв из тех, что заканчиваются полной прострацией». И был совершенно прав.

Викторию возмущали эти «злобные сплетни высшего света, раздосадованного тем, что он никак не может заставить королеву покинуть ее убежище... и муссирующего эту ужасную ложь о бедном и добром Брауне, которую печатают шотландские газеты, чтобы угодить недоброжелателям, вынашивающим черные планы». В день, на который был назначен парад, произошло трагическое событие: генерал Хуарес[98] казнил в Мексике императора Максимилиана[99], и правительство воспользовалось этим предлогом, чтобы отменить массовое мероприятие в Гайд-парке.

«Королева не потерпит, чтобы ей диктовали, как ей себя вести», — писала Виктория своему конюшему лорду Фицрою. Точно так же она упрямо отказывалась, несмотря на настояния своих министров, пригласить в Англию русского царя Александра II, которого с блеском принимал в Париже Наполеон III по случаю Всемирной выставки. Никто и ничто не могли ее заставить изменить принятое решение.

По приказу королевы доктор Дженнер направил лорду Дерби коммюнике, которое было зачитано на заседании Совета министров: «Любое волнение вызывает у Ее Величества нарушение функции желчного пузыря, провоцирующее рвоту, и мы опасаемся, как бы эти проблемы не сказались на работе мозга». Так что царю пришлось удовольствоваться орденом Подвязки, который она послала ему.

После долгих споров ока согласилась на три дня отложить свой отъезд в Осборн, чтобы оказать прием важному для Англии союзнику — турецкому султану, «но без его гарема». Экзотический правитель развеял ее меланхолию. С юмором описывала она Вики визит этого «восточного брата с дивными глазами» и радовалась, что по случаю его приезда в Виндзоре вновь выставили на стол парадный золотой сервиз. «Впервые за эти шесть грустных лет» во дворце играл оркестр. Во время морского парада в Спитхеде султан, страдавший морской болезнью, не выходил из своей каюты. А Виктория, прекрасно переносившая качку, лишь посмеивалась над ним.

В Осборне неугомонная Луиза решила спеть и уговорила мать подыграть ей на фортепьяно, и «я даже сама попыталась тоже что-то спеть». Со своим неподражаемым чувством юмора лорд Кларендон заметил, что «Ее Величество прекрасно умеет уклоняться от того, что ей не нравится, и соглашается делать то, что доставляет ей удовольствие».

В салонах на все лады злословили по поводу ее нежелания исполнять свои официальные обязанности и ее жалких попыток оправдать такое поведение. В начале ее царствования Викторию называли «миссис Мельбурн». Теперь она стала «миссис Браун». Подобные оскорбления вызывали у нее возмущение. Ах, как презирала она это «добропорядочное общество», праздное и не приносящее никакой пользы, которое высмеивали в своих произведениях все романисты от Теккерея до Диккенса. Это «добропорядочное общество», о котором Мельбурн еще на заре ее правления говорил: «Здесь едва ли найдется хотя бы одна леди, чье поведение можно было бы назвать безупречным. Что до мужчин... то с ними дела обстоят еще хуже!» И эта аристократия, такая богатая, такая снобистская и такая распутная, все эти пэры, заседающие в палате лордов, словно какие-то царьки, не приняли ее добродетельного Альберта, заставив его так страдать! Она никогда не простит им этого. И в каком же таком качестве они хотели бы сегодня давать ей уроки добродетели и отваги?

Викторию коробило, что бедняки часто несли наказание за провинности в десятки раз менее серьезные, чем те, что совершали представители благородного сословия, оставаясь при этом безнаказанными. Напрасно в своих письмах она просила Берти «подавать хороший пример и не оказывать покровительства никому из этих одиозных персонажей!».

Мэри Понсонби признается позже, что Виктория и Альберт были куда ближе к простым людям, чем к собственным придворным. Королева требовала от всех своих внуков, как прежде от своих девятерых детей, чтобы они за руку здоровались со слугами. В своем Бальморальском замке она устраивала ежегодный бал гилли, который обычно заканчивался всеобщей попойкой. Ужин там подавали через два часа после начала праздника, и к этому времени многие слуги уже едва держались на ногах. То тут, то там слышался звон разбитой посуды, часть блюд с трудом добиралась до стола, а сомелье[100] лили вино мимо стаканов. Виктория делала вид, что ничего не замечает.

В этом, 1868 году она опубликовала «Страницы из дневника о нашей жизни в горах Шотландии», иллюстрированных ее собственными рисунками, это был тот самый дневник, который она вела во время своих экспедиций по краю, где они были так счастливы. Книга изобиловала смешными рассказами о бальморальской прислуге, о ее достоинствах и недостатках, в том числе и о пристрастии к виски, над которым королева слегка подтрунивала. Общество борьбы за трезвость, своего рода архипуританская секта, выразила свое возмущение по этому поводу и потребовала убрать из книги все упоминания об употреблении спиртного. Королева категорически отказалась это сделать. Она наоборот собиралась