не могла плакать. А мой бедный Фриц был далеко, был там, где так легко погибнуть!» — писала она матери, которая не преминула заметить ей, что потеря одного ребенка — это ничто по сравнению с потерей мужа. Фриц метался, не зная, ехать ли ему на похороны сына, как приказывал ему отец, но в конце концов так и не смог бросить в опасности свою армию численностью в сто двадцать тысяч человек.

А Англия, как всегда, сохраняла нейтралитет. Ее правительство было поглощено разработкой нового избирательного закона. Последняя реформа в этой области проводилась в 1832 году, и широкое народное движение, возглавляемое Джоном Брайтом, требовало расширения избирательных прав для рабочего класса. Виктория не возражала против этого, но боялась беспорядков. Премьер-министр Рассел предлагал дать статус избирателя всем мужчинам, способным платить за жилье 7 фунтов стерлингов и выше. Оппозиция тори во главе с Дизраэли отвергла эту безумную идею, способную, по их мнению, ввергнуть страну в пучину демагогии. Правительство пало. Несносного Рассела сменил престарелый лорд Дерби, страдающий от подагры и интересующийся лишь своими лошадьми. Дизраэли, лидер партии тори и человек, обремененный самыми большими в Англии долгами, вновь занял пост министра финансов. «Но я же ничего не смыслю в этих делах!» — воскликнул он. Дерби подбодрил его: «Ничего, в вашем министерстве будет достаточно людей, которые все сосчитают за вас».

5 июля в Виндзоре новое правительство принимало присягу на верность королеве. Виктория позволила Берти и Аффи присутствовать на церемонии передачи государственных печатей. Днем в местной церкви состоялось венчание Ленхен. Без всякой помпы. Берти вел невесту к алтарю вместе с матерью, которая на сей раз даже осталась на свадебный обед. Самый умный ребенок в семье — тринадцатилетний Леопольд, страдающий гемофилией, — произнес речь и поднял свой бокал за здоровье новобрачных, которых уже ждала у подъезда карета, вскоре она тронется в путь, а вслед ей, по традиции, полетят башмаки и горсти риса. Ленхен была первой из дочерей Виктории, отправлявшейся в свадебное путешествие на континент: в Париж, Интерлакен, Женеву... Чтобы немного утешиться, королева взяла с собой Беатрису и отправилась в мавзолей Альберта, где они пили чай под сенью его колонн. Поужинала она с двумя младшими детьми и герцогиней Роксбро, которая затем почитала ей перед сном, «до того как оставить меня наедине с моими печальными мыслями».

3 июля, после молниеносной войны, продлившейся всего шесть недель, австрийские войска были окончательно разгромлены под чешским городом Садова. В Дармштадте Алиса вздрагивала при каждом пушечном выстреле и взывала к матери с просьбой о помощи: «Ваши подданные ежегодно организуют сбор средств в пользу госпиталей. Могу ли я просить вас, чтобы на этот раз часть из них была передана нам? Через доктора Дженнера мы уже заказали в Англии корпию и другие перевязочные материалы. Не могли бы вы помочь нам с этим? Мы сами шьем здесь рубашки и уже сшили четыре дюжины. Людвиг множество раз ходил в бой на лошади, которую вы ему подарили. Она хорошо переносит стрельбу, но не любит, когда рядом рвутся снаряды».

Алиса родила третью дочь, которую они с мужем назвали Иреной, в греческой мифологии это имя означало мир. Фриц, одержав множество побед на поле боя, героем вернулся в Берлин во главе прусских войск, и Вики писала матери: «Уверяю вас, что пруссаки со своим умом, своей чувствительностью, своим хорошим воспитанием принадлежат к высшей расе... Что же касается милейших австрийцев, то от их жестокости волосы начинают шевелиться на голове». Но когда она поинтересовалась, что может преподнести Ленхен в качестве свадебного подарка, Луиза ответила ей: «Голову Бисмарка на блюде».

Канцлер привел в исполнение первую часть своего плана: объединение северогерманских земель. Пруссия аннексировала Шлезвиг-Гольштейн, Ганновер и Гессен. Русский царь Александр II, зять великого герцога Гессенского, вступился за своего родственника, потребовав, чтобы за ним сохранились его монарший титул и часть принадлежавших ему территорий. Алиса писала: «Мы потеряли окраинные земли и весь Гессен-Гомбург, всего шестьдесят четыре тысячи душ. Кроме того, мы должны уплатить три миллиона, и это после того, как в течение шести недель обеспечивали постой прусской армии, что обходилось нам по 25 тысяч флоринов в день. Половина нашей армии оказалась под прусским командованием. На железных дорогах царит полнейший беспорядок. Почта и телеграф вскоре станут прусскими. Пруссаки посягают на наши художественные ценности, наши старинные картины, книги и рукописи». Прусские юнкера вели себя как самые настоящие солдафоны, они пытались даже захватить личный винный погреб герцога, но узнавший об этом Бисмарк расхохотался и приказал им убраться оттуда.

Воспитанная на принципах своего отца Алиса, несмотря ни на что, благосклонно относилась к идее объединения Германии: «Как ни крути, а наше положение, равно как и положение других мелкопоместных государей, должно будет измениться, и всем, особенно самым старым, будет очень тяжело смириться с этим. Даже мой дорогой Людвиг, такой рассудительный и здравомыслящий, говорит, что ему мучительно лишаться тех прав, которые веками имели его предки и на которых он был воспитан». В Лондоне кузены Кембриджские уговаривали Викторию отдать во владение ганноверскому королю, изгнанному со своего трона, Клермонт, бывшее имение дядюшки Леопольда, где теперь проживали дети Луи Филиппа. Королева взялась за перо и повторила королю Вильгельму I пожелание, которое Альберт написал в альбом автографов Фрица в первый визит молодого человека в Лондон: «Пусть Пруссия растворится в великой Германии, а не Германия станет прусской». Напрасный труд. Бисмарк не уставал твердить своему государю: «Мы пруссаки и пруссаками останемся».

А тут случилась еще одна напасть: вот уже три дня в Гайд-парке митинговал народ. Разгневанная толпа требовала этой пресловутой реформы избирательной системы, которая до сих пор так и не была проведена. В день бракосочетания Ленхен демонстранты выломали решетки ограды в той части парка, что граничила с Букингемским дворцом, и оккупировали его лужайки, министр внутренних дел, со слезами на глазах, был вынужден пустить в ход войска, чтобы остановить народ.

Но всего этого было недостаточно, чтобы заставить королеву изменить раз и навсегда установленный график ее передвижений. Вот уже несколько недель специальный поезд стоял наготове, расписание его движения было выверено, начальники вокзалов пребывали в состоянии боевой готовности, а горничные паковали вещи королевы. Виктория не собиралась отменять свой завтрашний отъезд в Бальморал.

В палате общин Дизраэли предложил предоставлять право голоса по домам, «вне зависимости от величины арендной платы, но с учетом срока аренды». С дьявольской ловкостью он выбил почву из-под ног у оппозиции вигов, которые как раз на это и делали ставку. Дебаты по этому пункту едва не переросли в настоящую потасовку между Дизраэли и Гладстоном. Этот последний — колосс с лицом пророка, обрамленным седыми всклокоченными бакенбардами, — вышел из себя и с такой яростью стал колотить кулаком по столу, стоящему в самом центре.палаты общин, что с него разлетелись все его бумаги. «Какое счастье, что в зале стоит такой широкий и крепкий стол, который разделяет нас», — произнес тихонько Дизраэли своим голосом восточного сказочника. Но не только стол, а абсолютно всё разделяло этих двух дьяволов во плоти, которые в течение пятнадцати лет будут противостоять друг другу на политической арене, ведя самую фантастическую дуэль в истории английского парламента.

Смуглолицый, в завитках черных напомаженных волос, которые он прилизывал на висках, Дизраэли внешностью напоминал вертящегося дервиша. Его семья была родом из Испании. Как и многие другие евреи, они бежали оттуда от преследований инквизиции. Его отец, историк и собиратель книг, и мать, наполовину итальянка, наполовину еврейка, были вынуждены принять протестантскую веру, чтобы обрести в Англии подобающий социальный статус. Своего сына они окрестили, но это не спасло маленького Бенджамина от прозвища «грязный еврей», которым награждали его в частных английских школах. Так ведь он и звался «Дизраэли», что раньше писалось «д’Израэли», то есть «из Израиля». Благородные лорды тоже не могли признать за своего этого модного писателя, умело вплетавшего в любовную канву своих романов резкую критику социальных устоев их общества. Политика была для лидера тори своеобразной поэтической формой, которая будоражила его воображение и служила источником вдохновения.

Такому необыкновенно ловкому царедворцу, каким был Дизраэли, потребовалось совсем немного времени, чтобы завоевать благосклонность Виктории, очень помогло ему в этом полное лиризма письмо, которое он направил ей после смерти Альберта: «Мужественная красота сочеталась в нем с божественной простотой, а рыцарский дух с блестящим умом». Королева читала эти строки, заливаясь слезами, и в знак признательности подарила Дизраэли переплетенный в белую кожу сборник речей Альберта.

Сам же принц чувствовал себя ближе к Гладстону, чем к экзотичному Дизраэли, которого считал узурпатором и которого обвинял в нежелании признавать пользу свободной торговли. Но в то время как Гладстон отказался рассматривать вопрос о выделении средств на строительство Королевского Альберт-