непотопляемого и воинственного Пальмерстона в министерство внутренних дел. Они дали ему свое благословение на это, поскольку из России потянуло порохом. Царь Николай I больше не скрывал своих намерений воспользоваться ослаблением Османской империи. Защита «святых мест», дабы сохранить их за православной церковью, послужила предлогом для крестового похода славян.

Наполеон III имел те же притязания и приказал заменить православных греческих монахов, охранявших Гроб Господень, католическими священниками. Поддержанный другими католическими монархиями, Испанией и, главное, Австрией, желавшей, как и царь, получить контроль над придунайскими провинциями, он мечтал разрушить Священный союз, державший Францию в изоляции с 1815 года. Николай I, уверенный в том, что Англия никогда не поддержит своего извечного врага, объявил мобилизацию.

В феврале 1853 года русский морской министр князь Меншиков прибыл в Константинополь и категорически потребовал передать охрану Гроба Господня православной церкви. 23 марта французская эскадра вышла в море из Тулона. Несмотря на желание поддержать своего давнего союзника, каким был турецкий султан, англичане не спешили ввязываться в конфликт. Принц Альберт был за мир. Лорд Абердин тоже был за мир. Но на переговоры в Константинополь послали лорда Стратфорда де Редклиффа. Этот дипломат был большим другом Пальмерстона и вынашивал идею войны с Россией. Он не мог простить русскому царю, что в 1832 году тот не захотел принять его в Санкт-Петербурге в качестве английского посла, и всячески старался сорвать переговоры.

7 апреля Виктория родила в Лондоне своего восьмого ребенка — сына Леопольда. Доктор Сноу из Эдинбурга, друг доктора Кларка, дал ей хлороформ, смочив им носовой платок и положив ей его на лицо. Она одной из первых испытала на себе этот вид анестезии, открытый шесть лет назад шотландским врачом Симпсоном. Королева оценила его «успокаивающее, болеутоляющее и приятное действие». Но после родов у Виктории вновь началась депрессия, причем на сей раз более тяжелая, чем обычно. Периоды прострации чередовались у нее с приступами гнева, которые могли длиться час, а могли — целый день. Принц очень страдал от этого. Однажды Виктория фурией носилась за ним из комнаты в комнату из-за того лишь, что ей не понравилось, как он составил классификацию гравюр! И вновь, как когда-то, Альберт заперся в своем кабинете и написал ей меморандум, который по-отечески начал с обращения: «Дорогое дитя». Он упрекал ее в том, что она слишком часто без всякой причины изливала на него свою ярость. И поставил диагноз: избыточное «количество энергии» в ее организме.

Маленький Лео с рождения был слабее своих старших братьев. «Он капризный и совсем не красивый мальчик, а для матери это самая обидная вещь на свете», — сокрушалась Виктория. С первых шагов ребенка все обратили внимание на то, что он постоянно набивает себе синяки и страдает от этого больше, чем следовало бы. Оказалось, что бедняжка Лео болен гемофилией, болезнью крови, передающейся по наследству только женщинами и только детям мужского пола. Откуда могла взяться эта болезнь? «В нашем роду ее не было», — заявила королева. Порфирия, другая болезнь крови, которой страдал Георг III, не имела ничего общего с гемофилией. Целые поколения генетиков бились над этим вопросом. Некоторые из них придумывали весьма экстравагантные версии, но никто так и не смог дать удовлетворительного объяснения. Две дочери Виктории, Алиса и Беатриса, передадут эту болезнь своим потомкам и заразят ею отпрысков монархов России, Испании, Румынии и Пруссии.

Королева мало интересовалась Лео и много — войной. К концу лета русские войска захватили Молдавию и Валахию. Виктория возмущенно писала царю по-французски: «Не буду скрывать от Вашего Величества, какое тягостное впечатление произвела на меня оккупация этих княжеств». Турция в ответ на эти действия 4 октября объявила России войну. Встревоженный Альберт писал Штокмару: «Если можете, приезжайте немедленно. Ваши советы и ваша поддержка нам крайне необходимы!» В начале ноября русский флот разбил турок при Синопе, это была настоящая бойня, в которой было истреблено четыре тысячи человек[56], а в живых осталось лишь четыреста.

4 января 1854 года французские и английские корабли появились в Черном море. Лорд Пальмерстон поднял свой бокал: «Я хочу произнести новый тост... новый со времен Крестовых походов. Я пью за объединенные военно-морские силы Франции и Англии». Пальмерстон был согласен с лордом Стратфордом де Редклиффом в том, что врагом Англии является именно Россия. Воинственный настрой министра был с восторгом подхвачен общественным мнением. Память о тех жестокостях, что творили царские войска в Венгрии, куда прибыли в 1848 году на помощь Австрии[57], породила у англичан сильные антирусские настроения. Да и сама Виктория была не прочь преподать хороший урок Николаю I. Она сетовала, что этот конфликт возник из-за «эгоизма и амбиций одного-единственного человека». Но правительство никак не могло прийти к общему мнению.

Абердин, поддержанный Альбертом, по-прежнему больше склонялся к переговорам: «Конечно, было бы очень приятно унизить царя, но лорд Абердин считает, что за это удовольствие пришлось бы слишком дорого заплатить, поставив под угрозу благосостояние собственной страны и ввергнув Европу в беспорядки, нищету и кровь».

Именно этот момент выбрал Пальмерстон, чтобы с громким скандалом подать в отставку с поста министра внутренних дел. Война на Ближнем Востоке не имела к этому никакого отношения. Камнем преткновения оказался проект социальной реформы, с которым он был не согласен. Но англичане, которым надоела нерешительность правительства в вопросе о войне, набросились с упреками на Альберта за то, что он несколько месяцев назад потребовал отставки Пальмерстона с поста министра иностранных дел. Против «принца-премьера», как язвительно назвала его «Рейнолдс уикли», развернулась небывалая по своей ожесточенности кампания. Его обвиняли в узурпации власти королевы, в переписке с иностранными королевскими дворами без ведома правительства, а главное — в действиях, идущих вразрез с интересами Англии. Разве он не был немцем? А за ним разве не стоял этот вечный Штокмар, такой же немец как и он сам, проводивший в жизнь политику Берлина и Санкт-Петербурга? Королева Пруссии разве не приходилась сестрой русскому царю? А значит, Альберт, этот «агент номер один австро-бельгийско-кобургско- орлеанской клики», точно был шпионом. Клевету распространяли и дополняли разными подробностями дешевые газетенки типа «Морнинг гералд» и «Стандард», которые ничтоже сумняшеся объявили, что принц арестован за государственную измену и будет заточен в Тауэр. Народ поверил этому, и многочисленная толпа собралась поглазеть на то, как этого «предателя королевских кровей» повезут в тюрьму в сопровождении королевы, которая якобы «заявила о своем намерении последовать за мужем». 23 декабря Альберт писал Штокмару: «Политическая обстановка близка к состоянию безумия». С обратной почтой барон отправил ему меморандум из шести частей, восьми глав и четырнадцати абзацев, в котором проанализировал причины роста непопулярности короны. Свою роль в этом, бесспорно, сыграл радушный прием, оказанный представителям орлеанской династии, но на первое место Штокмар поставил действия обеих английских партий: партии тори, которая после проведения реформы избирательной системы превратилась в «сборище деградировавших элементов», и партии вигов, этих «чистейшей воды республиканцев». Не принимая во внимание английскую политическую традицию и ту борьбу, что на протяжении целого столетия вел парламент страны за ограничение королевской власти, дотошный немецкий исследователь монархий уверял королеву, что это она является «постоянным премьер- министром» своей страны, а посему имеет преимущества перед «временным главой правительства».

Выпады в их адрес глубоко ранили королевскую чету. Уязвленная Виктория писала Абердину: «Королева должна признаться, что она не ожидала, что часть ее подданных таким вот образом отблагодарит принца за его тяжкий, неустанный труд». 4 января она обратилась к премьер-министру с просьбой присвоить Альберту титул принца-консорта: «Если народ воспротивится этому, королева готова сложить с себя свои нелегкие обязанности, со всеми трудностями которых она мирилась, лишь черпая силы в своей счастливой личной жизни, и отречься от престола».

Пальмерстон отозвал свое прошение об отставке, а ярость столь непостоянного в своих пристрастиях народа угасла так же неожиданно, как и вспыхнула. После возобновления работы парламента 31 января обе его палаты, осознававшие всю нелепость выдвинутых против принца обвинений, подтвердили, что нисколько не сомневаются в его преданности британской короне. «Положение моего любимого учителя и господина раз и навсегда упрочилось, а заслуги его были по достоинству оценены всеми партиями. Когда мы ехали в палату лордов, нас провожала огромная толпа», — писала королева незаменимому Штокмару.