необходимости умел быть прекрасным актером. Он уверял, что очень сожалеет о том, что в его действиях усмотрели недостаток «уважения к королеве». Но не прошло и двух недель, как он вернулся к своей обычной практике.
Австрийский генерал Гайнау — «гиена», спасшая династию Габсбургов, приказав стрелять в народ, — прибыл в Англию с частным визитом. Он выразил желание посетить какой-нибудь английский паб. Пальмерстон не стал отговаривать его от этого похода, прекрасно зная, что рабочие могут освистать австрийского «мясника». Одновременно он составил депешу, в которой подчеркивалось, что генерал Гайнау «нарушил все приличия, приехав в Англию с кровью на руках». Королева в очередной раз была вне себя от гнева. Но что было делать? Пресса и общественное мнение по-прежнему были на стороне Пальмерстона.
Несколько месяцев спустя в Англию для чтения цикла лекций был приглашен венгерский революционер Кошут. Пальмерстон выразил желание встретиться с ним. Виктория написала Расселу и потребовала, чтобы в честь Кошута не устраивалось никаких официальных мероприятий. Рассел запретил Пальмерстону принимать венгра даже в частном порядке. Ответ министра прозвучал с оскорбительной резкостью: «Не нужно диктовать мне, кого я могу, а кого не могу принимать у себя дома». Рассел собрал кабинет министров, который поддержал премьера и королеву. Пальмерстон рассыпался в щедрых обещаниях. Но Виктория уверяла Рассела, что у нее есть все основания полагать, что Пальмерстон, «несмотря ни на что», пригласит к себе Кошута.
Мысли Альберта были заняты не только внешней политикой. Каждое утро он поднимался еще засветло, зажигал лампу под зеленым шелковым абажуром и погружался в свои проекты. Будучи президентом Королевской художественной комиссии, в июле 1849 года он выдвинул идею проведения Всемирной выставки, которая должна была стать настоящим праздником труда и прогресса, способным примирить все социальные слои английского общества. Он хотел представить там все последние достижения в области науки и техники и новые направления в искусстве, чтобы «иметь полное представление о современном развитии человечества и дать отправную точку для последующих усилий всех наций». Пиль с энтузиазмом поддержал этот проект. Промышленная буржуазия также сочла эту идею интересной. «Какая же гордость переполняет меня, когда я думаю о том, что все это создал великий ум моего любимого Альберта», — писала Виктория.
Туманным январским утром 1850 года принц отправился на первое заседание Организационного комитета по проведению выставки. В нем участвовали Пиль, Рассел, Дерби, Гладстон, Кобден, предприниматель Каббит, хранитель архива Генри Коул... В стране объявили благотворительный сбор средств на осуществление этого проекта. Королева пожертвовала на него тысячу фунтов стерлингов, принц — пятьсот. На банкете, устроенном 21 марта в Мэншен-хаусе для привлечения новых пожертвований, Альберт вновь с воодушевлением говорил о научно-техническом прогрессе и его достижениях, которые приведут к «объединению человечества». Герцог Веллингтон проявил исключительную щедрость, но другие лорды и представители промышленной буржуазии ограничились весьма скромными взносами, так что собранной суммы было явно недостаточно для того, чтобы претворить в жизнь идею принца. Он начал проявлять беспокойство. Ведь еще нужно было каким-то образом привлечь и другие страны к участию во Всемирной выставке, которую злопыхатели уже называли не иначе как «большим базаром, призванным восславить английскую гениальность». «Нелегко будет убедить европейский континент поддержать эту идею», — вздыхал Альберт.
Он думал выставить все эти чудеса науки и техники в Сомерсет-хаусе. Но его здание оказалось слишком маленьким. Может быть, устроить выставку на открытом воздухе? Например, в Гайд-парке. Но обитатели Кенсингтона возмутились при мысли, что их могут лишить вида на Серпентайн и что в парке срубят вековые вязы. Другим не понравилось, что могут закрыть аллею для верховых прогулок. «Таймс» возражала против превращения легких столицы в «бивуак для бродяг». Альберт был на грани отчаяния. «Если нас выставят вон из парка, вся наша работа пойдет насмарку. От всего этого впору сойти с ума», — писал он 28 июня 1850 года.
Спустя два дня Пиль получил тяжелую травму при падении его лошади во время прогулки в парке. Лошадь поскользнулась, упала и подмяла под себя седока. Сэр Джеймс Кларк не усмотрел в этом повода для особого беспокойства. По словам личного врача королевы, у Пиля был всего лишь перелом шейного позвонка. Но через двое суток состояние больного резко ухудшилось, не оставив надежды на выздоровление. Королева за ужином почти ни к чему не притронулась и отказалась от поездки в Оперу. В полночь пришла записка с сообщением, что сэр Роберт скончался. Принц потерял своего советчика, доверенное лицо, самую надежную опору. Виктория заливалась слезами и взывала к Небу: «Господи, Ты лучше нас знаешь, что нам нужно, и да исполнится воля Твоя, но для меня остается загадкой, почему именно сейчас, в эти трудные времена, когда он нужен нам, как никто другой, Ты забрал его у нас?!»
А между тем Небо не совсем отвернулось от Альберта. Отца свободной торговли, благодаря которому были снижены цены на хлеб, оплакивала вся страна, как богатые, так и бедные. Национальный траур длился много дней. Памятуя о том, какое значение покойный экс-премьер-министр придавал проекту Альберта, палата общин с большим перевесом голосов утвердила местом проведения предстоящей Всемирной выставки Гайд-парк. Принц смог написать Штокмару: «Должен с сожалением признаться, что я вновь страдаю от бессонницы и переутомления, но все дела, которыми я сейчас занимаюсь, близятся к триумфальному завершению. “Таймс” была вынуждена пересмотреть свою позицию по парку...»
Двести сорок пять архитекторов разных национальностей приняли участие в конкурсе на лучший проект здания выставки. И тут возникла новая проблема: самым интересным оказался вариант француза Гектора Горо. Он предложил построить просторный павильон из стали и стекла. Но как доверить французскому архитектору проект выставки, целью которой было укрепить чувство национальной гордости и распространить на весь мир идею превосходства англичан?
И тогда принц вспомнил о гигантской оранжерее для тропических растений, возведенной в Четсворте у герцога Девоншира гениальным Пакстоном. На сей раз Пакстон набросал план еще более грандиозного сооружения, способного собираться и разбираться в рекордно короткие сроки.
6 июля 1850 года, за пять дней до принятия оргкомитетом окончательного решения, в «Иллюстрейтед Лондон ньюс» были опубликованы эскизы Пакстона. Легкая конструкция с округлой аркой центрального нефа прекрасно вписывалась в пейзаж парка и не требовала вырубки старых вязов, она накрывала их собой и превращала в элемент интерьера. Публика тут же с восторгом отдала предпочтение этому проекту. Гектор Горо за участие в конкурсе был награжден почетной медалью, но именно Пакстону было поручено возведение гигантского стеклянного павильона, который с легкой руки газеты «Панч» стали называть «Crystal Palace»[53].
Спустя два месяца на месте будущей выставки выросла первая колонна. На стройке трудилось более двух тысяч рабочих. Неслыханный прогресс: с заводов Бирмингема поездом доставлялись на стройплощадку уже готовые стеклянные блоки. Зеваки специально делали крюк, чтобы пройти через Гайд-парк и посмотреть, как продвигаются там работы. Ничего подобного никогда еще не строилось. Изящная конструкция имела размеры 616 на 136 метров. Она была в четыре раза длиннее и в два раза шире собора Святого Павла. Королева часто сопровождала принца на стройку.
Альберт разделил все экспонаты, которые предполагалось показать на выставке, на четыре основные категории: сырье, механизмы и другие изобретения, промышленные товары и, наконец, предметы изобразительного искусства, в том числе — скульптурные работы. Стенды участникам выставки предоставлялись бесплатно, но они должны были сами обеспечить доставку, работу и содержание своих экспонатов: «В течение всего дня мой любимый только и делал, что решал вопрос за вопросом, проблему за проблемой, и делал это с огромным самообладанием, не выказывая ни малейшей недоброжелательности».
Между тем каких только жутких катастроф не предрекали в связи с выставкой! Высоченная конструкция не выдержит-де сильных порывов ветра. А если и устоит под ними, то взлетит на воздух от бомб революционеров всех мастей, нашедших приют в Лондоне, уж они-то не упустят такой случай. Чтобы избежать любых попыток покушения, торжественное открытие выставки, по слухам, хотели провести при закрытых дверях. Но «Таймс» возмущалась по этому поводу: «Там, где соберутся главным образом англичане, королеве Англии ничто не может угрожать!» Король Ганновера кричал, что появляться на этой «жалкой выставке» слишком рискованно. Дойдя до маразма, он утверждал, что «министры не позволят
