скачках в Эпсоме. Но чтобы здесь вспыхнула революция, это маловероятно. Раболепие здешних бедняков несовместимо с нашими демократическими идеями. И каждый день мы видим тому новые примеры. Интересно вот что: а не счастливее ли они других?»

13 апреля на заседании парламента было объявлено, что под петицией чартистов собрано всего 1 975 496 подписей, причем многие из них сфальсифицированы. 1 мая — новое потрясение. О’Коннор заявил о своем уходе с поста лидера движения. В тот же день «Национальная чартистская лига» распалась, став жертвой собственной нерешительности. Великая паника закончилась фиаско. «Наша революция должна была бы стать образцом для других цивилизованных государств», — писала с облегчением Виктория.

20 апреля принц пригласил в Осборн лорда Эшли, известного своими прогрессивными взглядами, и тот убедил его посетить трущобы Стрэнда перед тем, как взять слово на предстоящем расширенном заседании Общества борьбы за улучшение условий жизни трудящихся. Лорд Рассел предЬ-стерегал его от этого шага. Но принц сделал так, как собирался. Его речь, которую ему помогала составлять королева, была очень тепло встречена слушателями, в ней он заявил: «Если социализм означает заботу о самых обездоленных, то я — за социализм!»

5 сентября Виктория торжественно открывала новый парламент, чей готический фасад отражался в водах Темзы. Собравшийся народ радостно приветствовал ее. На церемонии присутствовали сыновья Луи Филиппа герцог де Немур и принц де Жуанвиль. С болезненной ностальгией смотрели они на эту «модель» гражданского мира, которую яростно защищал Пальмерстон и которую Франция оказалась неспособна перенять: конституционную монархию.

Через несколько мгновений зазвучал звонкий голос Виктории, зачитывающей свою речь: «Наши государственные институты подверглись проверке на прочность и выстояли. Я позаботилась о том, чтобы сохранить народу, за который я в ответе, те конституционные свободы, которые он по праву так ценит. Мой народ, со своей стороны, в полной мере ощутил преимущества порядка и безопасности и не оставил зачинщикам погромов и беспорядков ни малейшего шанса на успех их черных замыслов».

Спустя три дня королевская семья впервые отправилась в Шотландию по железной дороге. Железнодорожную линию уже довели до Перта, где королева покинула свой поезд крайне довольная удобством подобного вида передвижения. После круговерти событий последних месяцев Бальморал показался им тихой гаванью: «Слева стояли необыкновенной красоты горы, охватывающие кольцом озеро На-Гар, а справа, со стороны Баллатера, виднелись прекрасные холмы, поросшие лесом, которые напомнили нам Тюрингию. Воздух здесь напоен покоем и свежестью. Лучшего и пожелать нельзя было, чтобы заставить нас позабыть об остальном мире с его печалями и потрясениями».

Они услышали о Бальморале годом ранее, когда гостили в имении лорда Аберкорна. До его шотландского замка они добрались на пароходе и тут же влюбились в эту полную романтизма жизнь на природе. Один журналист, увидевший их в Инвирери, написал в своей статье: «Принц выглядел абсолютно довольным человеком, довольным всем миром и самим собой». В письме к своей теще, герцогине Кентской, Альберт процитировал эти слова, добавив свой комментарий: «Должен признаться, что этот журналист не ошибся».

И если бы не дождь, их отдых был бы просто идеальным. Сэр Джеймс Кларк, навестивший их по- соседски, был удивлен, что у них там такая плохая погода. В пятидесяти километрах от места, где они находились, его сын Джон восстанавливался после болезни в гостях у сэра Роберта Гордона, брата лорда Абердина. И каждый день в Бальморале он подолгу принимал в саду солнечные ванны.

В октябре 1847 года сэр Роберт Гордон неожиданно скончался. Альберт объявил, что покупает его имение, выставленное на торги, даже ни разу не побывав в нем. Замок с его огромной верандой выглядел просто прелестно. Но комнаты в нем оказались очень тесными. «Вечерами, когда в гостиной играли в бильярд, королеве и герцогине приходилось без конца вставать, чтобы пропускать игроков», — сетовал лорд Малмсбери.

Но в Шотландии королевская чета находила еще больше покоя и отдохновения, чем в Осборне. В этих шотландских горах Виктория и Альберт могли наконец побыть просто мужем и женой, не опасаясь ничьих нескромных взглядов. Они были там счастливы. По утрам принц охотился на оленей или куропаток. После обеда они вместе катались в карете или на пони по окрестным холмам, поросшим вереском. А по вечерам в своей столовой учились танцевать национальные танцы шотландских горцев под звуки местного оркестра, по традиции состоявшего из скрипки, волынки и флейты. Как только музыка умолкала, танцоры шли опрокинуть стаканчик виски, чтобы затем вновь пуститься в пляс с еще большим жаром, и это безумно нравилось Виктории. «Они здесь живут без всякой помпезности, живут не как представители благородного сословия, а как простые маленькие люди, в своих маленьких комнатках, в маленьком домике. Здесь нет никаких солдат, и вся охрана государыни и ее королевской семьи сведена до одного полицейского, который регулярно совершает обход территории имения, чтобы выдворить оттуда посторонних или нежелательных гостей», — писал Гревилл.

Иногда они на целый день уезжали на пикник. Один или два гилли[47] вели под уздцы лошадей королевы и детей, чтобы те не сползли по камням с горы. Когда они спешивались, Виктория принималась рисовать дикий и романтичный местный пейзаж. Альберт здесь совершенно менялся: «Он производит впечатление человека, чувствующего себя абсолютно в своей тарелке, он весел и много шутит, отбросив свою обычную суровость и не заботясь о том, чтобы все время достойно выглядеть».

Королева водила дочерей в гости к соседкам, живущим рядом с ними в своих бедных хижинах. Они приносили женщинам в подарок какую-нибудь юбку или отрез на платье и беседовали с ними о жизни. В детстве Виктория очень страдала оттого, что ее воспитывали как маленькую принцессу, постоянно подчеркивая ее королевское положение. Она, как и Альберт, считала, что воспитание должно быть «простым и домашним, насколько это возможно». Они были очень близки со своими старшими детьми и хотели быть для них образцовыми родителями. Впрочем, еще Штокмар объяснял им, что это совершенно необходимо, если они хотят сохранить корону.

В 1842 году немецкий барон составил пространный меморандум об ошибках, допущенных королями ганноверской династии: «Георг III неправильно понимал свой отцовский долг. Безнравственность его сыновей была вопиющей, и единственное, чем можно ее объяснить, так это неспособностью их наставников привить им в юности основы морали и приобщить их к истинным ценностям. Поведение принцев сильно подорвало авторитет монархии в этой стране и ослабило верноподданнические чувства английского народа к тем, кого на протяжении веков он привык почитать. То, что Георга IV за все его дебоши не скинули с престола, говорит о силе английской конституции, терпении и мудрости английского народа». После рождения Берти Мельбурн предостерегал королеву: «Не возлагайте слишком больших надежд на воспитание. Оно многое может, но никогда не в состоянии дать столько, сколько от него ждут. Можно привнести что-либо в характер или в чем-то обуздать его, но целиком изменить его удается крайне редко». Бывший премьер-министр считал положение наследного принца далеко не завидным. По молодости Георг IV постоянно что-то замышлял против своего отца. Престарелый лорд Ливерпуль рассказывал, что однажды, выслушав доклад о кознях своего старшего сына, Георг III заявил: «Я не желаю больше ничего о нем слышать», что покоробило королевскую чету.

В отличие от Георга III Альберт был неподражаемым воспитателем. Он обожал Вики, которая уже в три года говорила и по-французски, и по-немецки. Он ходил вместе с детьми ловить бабочек. Учил их рисованию, музыке, приобщал к немецкой поэзии. Любил играть с ними в прятки или чехарду. Он следил за развитием новорожденных, часто заходил в их детскую и обсуждал с Викторией методы их воспитания. В 1848 году после рождения их шестого ребенка, дочери Луизы, они составили подробный план воспитания детей, включающий в себя четыре этапа.

На первом этапе малышей вверяли заботам леди Литтлтон. По мере их взросления их начинали обучать иностранным языкам: мисс Хилдъярд должна была говорить с ними по-английски, мадам Роланд де Санж — по-французски, а фрейлейн Грюнер — по-немецки. В четыре года начиналось религиозное