утешение для меня, и твоя милая Александрина тоже проливает слезы вместе с тобой. Давай же позаботимся об этих дорогих нам существах; давай любить и беречь их, ибо именно в них заключается наше счастье... Виктория посылает тебе булавку для галстука с прядью волос нашего дорогого отца». Атмосфера скорби окутала королевский дворец, где с появлением Альберта с каждым днем все больше и больше насаждалась пугающая напыщенность.
Спустя два месяца принц отбыл в Кобург, чтобы решить проблемы отцовского наследства. Виктория еще ни разу не расставалась с Альбертом, даже на одну ночь. Она с ужасом думала об этой разлуке. Не позволит ли дядя Леопольд своей супруге, ее дорогой тетушке Луизе, приехать в Англию составить ей компанию? «Если мне придется остаться совершенно одной, боюсь, я этого не вынесу. Возможно, я веду себя не слишком разумно, но вы только подумайте, во что может превратиться для меня эта разлука с моим Единственным и Несравненным, пусть даже она продлится всего две недели».
Единственным утешением для нее были письма ее «дорогого Ангела». Еще не успев сесть в Дувре на корабль, он уже писал ей: «Любимая моя, я здесь уже целый час, и мне жаль этого потерянного времени, ведь я мог бы провести его с тобой... Бедная моя девочка! Наверное, сейчас, когда я пишу тебе, ты собираешься идти завтракать и обнаружишь за столом пустое место, то место, которое вчера занимал я. Надеюсь, что в твоем сердце мое место не опустеет... Теперь тебе осталось на полдня меньше ждать меня; когда ты получишь это письмо, будет уже на целый день меньше. Пройдет всего тринадцать дней, и я вновь окажусь в твоих объятиях. Твой верный и нежный Альберт».
Из Остенде пришло следующее письмо: «Я не могу лечь в постель, не написав тебе несколько слов. Сейчас почти одиннадцать часов. Я засыпаю на ходу и должен проститься с тобой. Я молюсь о тебе». И новое ободряющее письмо из Кёльна: «Погода стоит прекрасная, и около семи часов я буду переправляться через Рейн. С каждым шагом я все больше удаляюсь от тебя, и эта мысль совсем меня не радует». Из Готы, куда принц заехал обнять свою бабушку, он писал: «И печальные, и радостные воспоминания рождают в моей душе какую-то особенную грусть... До свидания, дорогая моя, пусть мысль о моем скором возвращении поддерживает тебя, а я сделаю все возможное, чтобы приблизить его. Да пребывает с тобою и нашими детками Божье благословение. Я вкладываю в письмо медвежье ушко и анютины глазки, которые сорвал в Райнхардсбрунне. Детям я купил в подарок игрушки, а тебе фарфоровые картинки». Когда они наконец встретились, он написал в дневнике всего два слова: «Огромная радость».
Больше они никогда не расстанутся. Постоянное присутствие Альберта стало для Виктории насущной необходимостью. После отъезда Лецен он забрал в свои руки все, что касалось их личной жизни, и занимался этим со всей серьезностью. Он ничего не упускал из виду и даже заботился о том, чтобы королева сполна прочувствовала радость материнства: «Альберт привел ко мне мою дорогую малышку Пусси в прелестном шерстяном платьице, белом с голубой отделкой, подаренном моей мамой, и в очаровательном чепчике, он посадил ее на мою постель, а сам сел рядом. Она была такой послушной, такой умненькой. И в тот момент, когда мой драгоценный, мой несравненный Альберт был рядом со мной, а наша славная девочка сидела между нами, я чувствовала себя преисполненной счастья и благодарности к Богу».
Еще два года назад Виктория уверяла всех: «Я, как лорд Мельбурн, могу жить только в Лондоне». Теперь же она, как Альберт, чувствовала себя счастливой лишь в Виндзоре. Она, любившая раньше танцевать до самой зари, вставала чуть свет. Вместе они совершали утреннюю прогулку по парку. Альберт показывал ей листья разных деревьев и рассказывал о повадках пчел. Изменилась даже ее жизненная философия: «То счастье, что я испытывала тогда, не могло длиться долго. Каким бы добрым ни был лорд М, как бы хорошо он ко мне ни относился, я получала удовольствие лишь от светской жизни, черпая ее лежащие на поверхности радости, которые и называла счастьем. Благодарение Богу, все у меня теперь по- другому, и я знаю, что такое истинное счастье».
Это были слова Альберта, его мысли, его убеждения. Его вера в семью. В детстве принц жестоко страдал из-за того, что рос без матери. Причину всех своих несчастий он определил очень давно, еще тогда, когда слушал первые проповеди в розовой церкви Кобурга: сводилась эта причина к одному ужасному слову «распущенность», которое включало в себя и разгульную жизнь, и супружескую неверность, и азартные игры, и вечные долги.
День за днем он все глубже загонял жизнерадостную и необузданную натуру жены под панцирь строгих принципов германо-лютеранского происхождения. И здесь тоже не обошлось без Штокмара. Немецкий медик с самого начала видел в приступах бешенства королевы отголосок безумия ее ганноверских предков, то, что он называл «дурной наследственностью». Именно он постоянно напоминал Альберту о симптомах этого недуга и настаивал на том, чтобы принц ни на минуту не выпускал королеву из-под своего влияния, засыпал ее указаниями, письменными наставлениями и советами, дабы держать под контролем ее поведение. Они вместе следили за ее успехами. «Я очень доволен Викторией, за все это время она устроила мне всего две сцены. И в целом, она с каждым днем доверяет мне все больше», — писал Альберт барону уже в сентябре 1840 года.
Они надели на нее настоящую смирительную рубашку, сотканную из запретов. Отныне не было никаких шуток, никаких легкомысленных канканов. И не было больше рядом Лецен — поставщицы дворцовых сплетен. Помимо семейных новостей, детей, оплакивания умерших родственников и самочувствия герцогини других тем для разговоров у нее не было. И королева начала уподобляться своей «дорогой маменьке», чьи достоинства Альберт не уставал превозносить. Даже с веселой и остроумной герцогиней Сазерленд, заведовавшей ее гардеробом, она больше не болтала как прежде. А вечерние занимательные беседы на диванчике с лордом Мельбурном Альберт пытался заменить игрой в карты.
В первые годы ее царствования Виктории доставляло удовольствие осознавать, что именно она была в центре всех самых блестящих приемов. Ни одна богатая наследница, ни один красавец-офицер не могли войти в высшее общество, не будучи представленными ко двору и не приложившись к ручке королевы. Каждую неделю до трех тысяч человек непрерывной чередой проходили перед ней. Но Альберт, чувствовавший себя лишним в компании этих пустых и праздных людей, настаивал на том, чтобы в Букингемский дворец имели доступ лишь мужчины и женщины с безупречной репутацией. Приемы там стали устраиваться все реже и реже.
Ужины при дворе проходили теперь в такой «ледяной» атмосфере, что придворные дамы и джентльмены «при исполнении» стали расценивать свое присутствие на них как тяжкую повинность. Принц придумал для этих ужинов некий ритуал. Сам он являлся к столу первым. Королева всегда немного опаздывала и появлялась через пятнадцать минут после него. Два лакея распахивали перед ней двери, сгибаясь в низком поклоне. За столом Альберт оживлялся лишь во время визита кого-нибудь из его кобургских родственников. С Пилем он обсуждал успехи своего образцового молочного заводика. Со Штокмаром — достоинства конституции Бельгии, текст которой барон собственноручно написал для Леопольда.
Вместе они старательно оттесняли Викторию от решения политических проблем, целиком замыкая ее на материнских обязанностях. Беременности королевы, следовавшие одна за другой, были им на руку. «Я сказал королеве, что рад видеть ее такой счастливой, и выразил надежду, что она все больше и больше будет искать и находить истинное счастье исключительно в своей семейной жизни», — делился Штокмар спустя некоторое время после крестин Берти. С тех пор в семье появилась еще одна дочь — Алиса, она родилась в апреле 1843 года. И Виктория вновь была беременна.
Она с умилением наблюдала за Альбертом, когда тот, посадив на каждое колено по ребенку, играл на органе или мастерил какую-нибудь штуковину для первоапрельского розыгрыша. Она без всяких стенаний переносила свою четвертую беременность и по-прежнему была полна сил и энергии. «Складывается впечатление, что эта удивительная женщина просто семижильная!» — воскликнула как-то леди Литтлтон, гувернантка королевских детей.
После возвращения Альберта из Кобурга траур при дворе практически сразу же был снят, поскольку Виктория пожелала увидеть представление труппы Барнума с участием «генерала-карлика» по прозвищу Том-с-Пальчик. Эта суперзвезда американского цирка как раз находилась на гастролях в Лондоне. В один из вечеров Барнум вывесил на дверях Египетского зала огромный плакат: «Сегодня наш цирк закрыт в связи с тем, что генерал Том-с-Пальчик по приказу Ее Величества отбыл в Букингемский дворец».
Виктория приняла артистов в галерее Ватерлоо. Генерал поклонился и поприветствовал присутствующих, пропищав своим тоненьким голоском: «Добрый вечер, дамы-господа», что заставило
