где когда-то останавливался Лютер. Леопольд и королева Луиза ехали в коляске с открытым верхом, а брат Альберта гарцевал рядом с Викторией, въезжавшей в средневековые ворота города по коридору, образованному юными горожанками в бело-зеленых платьях, символизировавших цвета Кобурга. «С трудом справляясь со своим волнением», Виктория открывала для себя «это древнее и дорогое ей место», рассматривала богато украшенные фасады зданий на центральной площади, маленький театр оперетты и низенькие домики, тесно жавшиеся к стенам замка, в котором она впервые повстречалась с «мутер Марией», вдовой отца Альберта. «На лестнице теснились многочисленные двоюродные братья и сестры», поскольку на этот семейный сбор съехалось более шестидесяти человек, и все они ждали их прибытия, столпившись вокруг герцогини Кентской и Феодоры.

Королева поклонилась праху герцога в мавзолее, навестила готскую гросмуттер и посетила замок Рейнхардсбрунн с его богатейшей коллекцией охотничьих трофеев, собранной отцом Альберта. В этом замке даже мебель была украшена оленьими рогами. Следующим утром тысяча двести юных жителей Кобурга пришли под окна королевы, чтобы исполнить ей «Боже, храни королеву». Вместе с детьми она посетила ярмарку, устроенную специально для них, с ее палатками, оркестрами и крестьянами в национальных костюмах. Здесь она попробовала коронное блюдо местной кухни — сосиски: «Я ела их, запивая великолепным кобургским пивом». Но самой большой радостью стало для нее знакомство с крошечным замком Розенау, расположенным в пятнадцати километрах от кобургской столицы, с его стенами, оклеенными обоями с рисунком из стилизованных листьев, с гостиными, славящимися своим прекрасным паркетом, и с учебным классом, который Альберт делил со своим братом.

Это чудесное путешествие завершилось большой охотой на оленей и кабанов. Но то, что у немцев называлось охотой, на деле оказалось настоящей бойней, которую английская пресса расценила как проявление дурного вкуса пруссаков. Охотники стреляли по животным, запертым в двух загонах. Королева наблюдала за этой странной охотой с высоты установленной специально для этой цели платформы и была шокирована видом животных, издыхающих в лужах собственной крови: «Я не могу сказать, что подобный вид спорта в моем вкусе, мне кажется, что это вообще не имеет никакого отношения к настоящему спорту!»

Этот инцидент в течение нескольких недель не сходил со страниц английских газет и служил пищей для разговоров во всех клубах. Но как ни усердствовали благородные лорды и денди, критикуя немецкого принца и высмеивая его куцую идеологию, буржуазия начала примеривать на себя его суровый морализм. Ей импонировали и этот брак по любви, и прекрасно воспитанные дети, и размеренная и хорошо налаженная жизнь королевской семьи. Мини-Осборны начали как грибы расти по всей стране и даже добрались до Вашингтона.

Не только буржуазия, но и средний класс увидел свой идеал в этой благородной простоте, которую восхваляли в своих проповедях миссионеры-методисты. Воцарение на английском престоле Виктории совпало с новым ростом религиозности, которая словно разбушевавшаяся река вовлекала в свой водоворот все больше людей. Не только высшие деловые круги, недавно разбогатевшие промышленники, преподаватели, адвокаты и представители колониальной администрации, но и лавочники, банковские клерки и железнодорожные служащие восприняли принципы Альберта как свои.

Расточительству и распутству они предпочли экономию и добродетельность, превозносимые высокоморальным Штокмаром. Жизнь в труде была уделом мужчины, жертвенность — уделом женщины. Нужно было рано вставать, вместо вина пить пиво. А еще лучше воду. Не играть в карты. Чтить святое воскресенье: утром в этот день все домочадцы, включая слуг, должны были собираться в гостиной для чтения религиозных текстов, как это делали Виктория и Альберт, посещавшие воскресную службу в новой церкви Букингемского дворца вместе со всей своей прислугой. Они сидели на одних скамьях с рабочими. Причисляли себя не к социальному классу, а к общей пастве. Теперь в любой гостинице на прикроватной тумбочке обязательно лежала Библия. Ее можно было полистать даже на вокзале, где ее выложили на специальный пюпитр, приковав к нему цепью.

Аскетизм проявлялся и в одежде: мужчинам полагалось носить черный сюртук с воротником-стойкой без всяких жабо и кружев. Женщинам — темное строгое платье, никаких кринолинов, никаких декольте. Образованная и любознательная англичанка, типичная представительница XVIII века, хозяйка политического салона и устроительница праздников в лондонский сезон, жизнерадостная и красивая женщина, менявшая одного за другим любовников, рожавшая внебрачных детей и обожавшая прогулки верхом по парку, уступила место «perfect lady»[42], чьей основной задачей было нарожать много детей, дабы те служили Британской империи, защищая ее целостность и крепя уважение к ней.

Верная жена, ангел-хранитель домашнего очага и безупречная мать — эта новая женщина была копией Виктории, такой же зажатой в тиски. Она теперь не должна была рано выходить замуж. Не должна была демонстрировать свою сексуальность, интересоваться политикой и увлекаться охотой — это были мужские игры, из которых господствующая мораль «грубо» вычеркнула ее. Она превратилась в «статуэтку из саксонского фарфора», хрупкую вещицу, которую следовало любить и беречь, как советовал Альберт своему брату Эрнесту. Из развлечений ей оставили чаепития у жены викария в кругу таких же женщин. Обсуждение последних новостей из жизни ее собственной семьи или семей других прихожанок заполняло все ее существование. Похороны и траур были единственными событиями, достойными внимания. О бедняках они говорили мало. Бедность была почти синонимом безнравственности. Еще меньше говорили о проститутках. И хотя в Лондоне их развелось столько, что каждый год печатался справочник с их именами, адресами и перечислением их особых талантов, существование их просто игнорировалось. Даже делался вид, что их просто не существует! Для проповедников-методистов в жестких воротничках и с густыми бровями французские актрисы, по которым до сих пор сходили с ума аристократы, были посланцами дьявола!

Подобно сестрам Бронте бедные девушки зарабатывали на жизнь, нанимаясь гувернантками в обеспеченные семьи или учительницами в школы. Школы стали открываться по всей стране. Одна строже и суровее другой. С нетоплеными спальнями и отвратительным питанием. Во главу угла ставилась забота о душе. «Чувство долга» воцарилось как в господских гостиных, так и в людских. В 1841 году на шестнадцать миллионов жителей Англии приходилось более одного миллиона слуг.

Все только и думали о том, как бы не «оскандалиться», этого нельзя было допустить ни при каких обстоятельствах. Кошку перестали называть кошкой. Слова «ноги» и «живот» были вычеркнуты из обихода. Женщину нельзя было назвать беременной, говорили, что она «ждет прибавления семейства». Еженедельник «The Economist» отказался печатать проект закона об общественной гигиене под тем предлогом, что в нем содержалось слишком много «неприличных» слов.

«Gothic Revival» — возрождение готики, поддержанное искусствоведом Раскином, после Вестминстерского аббатства начало распространяться на церкви, жилые дома, лавки и вокзалы. Строительство нового парламента, сгоревшего в 1834 году, близилось наконец к завершению, его здание со стрельчатыми окнами и массивными дверями темного дерева казалось сотканным из каменного кружева. Будучи председателем художественной комиссии, Альберт задал тон этой эстетической революции. Готика была тем стилем, на котором он вырос в своем родном Розенау. Она стала любимым стилем Виктории и отличительной чертой ее эпохи наряду с религиозным и промышленным бумом.

Материальное благополучие считалось Божьим благословением, вознаграждением. Идеалом было богатство, которого можно было добиться не только честным трудом и накоплением сбережений, но и при помощи спекуляций, коих протестантская мораль не осуждала. В 1845 году Англия познала первый в истории капитализма кризис.

Пиль вывел к управлению государством новый политический класс. Его представители не сквернословили, как Мельбурн или Веллингтон. В палате общин старые парламентарии сетовали, что не могут теперь позволить себе рассказать фривольный анекдот своим молодым коллегам. А пуританин Гладстон в одной из своих речей просто из кожи вон лез, доказывая, что Елена Прекрасная никогда не изменяла мужу.