встал и подошел к двери. Он чутким ухом услышал, что девушка за дверью притихла и громко, учащенно задышала. Тело его против воли затряслось крупной дрожью, с которой невозможно было совладать. Он открыл дверь. Мягкие и сильные руки девушки обвили его шею.

— Вот и я, — зашептала она ему на ухо просто, будто знала его сто лет. — Не дрожи! Иди ко мне…— она обхватила его за талию и повалила на постель.

Таттехуш тихо, радостно смеялась и господствовала над своим посланцем богини. С каким-то посторонним удивлением, с пассивной досадой он видел, что не может ей сопротивляться и, главное, не хочет.

Таттехуш, видимо, и не собиралась спать всю ночь. Временами она, обнаженная, вставала с постели, подавала ему воды. Лунный свет падал на ее мощные бедра, на девственный живот, и Магрубет не мог оторвать взгляда от ее фигуры, белеющей в темноте.

Она склонялась над ним и шептала ему в лицо бездумные, глупые, ласковые слова, и ему приятно было ощущать дуновение этих слов на лице, приятен был запах ее уст, ее волос.

Сам себе Магрубет твердил, что не любит эту простушку-крестьянку и никогда не смог бы полюбить ее, но какая-то песня без слов звучала в нем и путала все мысли, лишала самообладания, полностью подчиняла его силу ее силе. Время от времени он со смехом пытался вырваться из ее объятий, своими руками отвести ее руки, но никаким усилием не мог совладать с нею. Он понимал, что так не может быть, смеялся и от этого еще больше терял силу. От ее поцелуев Магрубет с трудом шевелил языком, губы его были искусаны, он ощущал вкус крови, но боли не чувствовал.

Усталость совсем сморила его, а ее словно бы и не коснулась. Глаза его закрылись, он в блаженстве засыпал. А она, повернув к лунному свету его лицо, неотрывно всматривалась в него.

— Я знаю, что ты не гикс, — с тихим смехом проговорила девушка.

От этих слов Магрубет очнулся и открыл глаза. Попытался зацепиться за какую-нибудь важную мысль, но так и не смог.

— Ну и что? — только и проговорил он в ответ, уходя в сон.

Яркий солнечный свет очень удивил Магрубета. Он был уверен, что всего лишь на несколько мгновений закрыл глаза и забылся во сне. Оказалось, день уже был в разгаре.

Напротив сидела в праздничной летней одежде Таттехуш и смотрела на него, улыбаясь своим широким румяным лицом, обнажив два ряда безукоризненно белых, крепких зубов. Рядом на высокой подставке красовался сияющий бронзовый поднос с едой, питьем и фруктами. Со двора доносилось женское пение на несколько голосов.

Это было совершенно необычное пробуждение. Такого у Магрубета не было с самого далекого детства. Он пребывал в полнейшем безмятежном спокойствии. Он улыбался спросонья, едва открыв глаза. Каждое утро всей его военной жизни обязательно приносило заботы и неотложно требовало принятия решений, серьезных размышлений. А сейчас как будто ничто на свете не могло взволновать его. События последних дней, казалось, прошли давным-давно.

Женское пение было протяжным, каким-то прозрачно-колеблющимся…

— Что у вас сегодня — праздник? — спросил он улыбающуюся Таттехуш.

— Сама Изида подарила этот праздник нашему дому, — загадочно ответила девушка.

— Что это значит? — не понял Магрубет и перестал улыбаться.

— Четырнадцатый раз появилась луна к этой ночи, и этой ночью я понесла от тебя, мой любимый, — сказала она, сияя без малейшей тени. — Еще давно это предсказывали жрецы Изиды нашему семейству.

— О боги! Но я-то здесь при чем? — Магрубет даже привстал с постели.

— А ты ни при чем! Ложись! — властно положив ему руки на плечи, она склонила обратно его на ложе. — Кушай и отдыхай. Боги привели тебя сюда. Не очень противься их воле. Еще успеешь по своим делам.

— Ничего себе…— промолвил Магрубет, не зная, что еще добавить.

Он даже не знал, хохотать ему или ругаться: «Подумать только! Боги привели его, боги крутят им, как куклой, чтоб доставить удовольствие этой крестьянке!» Однако злость не приходила. Казалось, весь мир пребывал в безмятежном спокойствии.

Не спеша Магрубет ел, пил сладкий прохладный напиток и в спокойном размышлении глядел на молодую египтянку.

— Что же тебе боги и богини подсказывают делать дальше? — спросил он, скрывая в голосе усмешку.

— Я рожу девочку. Она будет самой первой красавицей в Египте и станет царицей, — сразу же без колебания ответила Таттехуш и добавила: — Я поняла, что ты хетт. Поэтому я назову ее Хатшепсут[12]. Царица Хатшепсут будет самой прекрасной царицей во все времена!

— А как же насчет меня? — уже с любопытством спросил Магрубет.

— Насчет тебя…— она бросила взгляд куда-то вдаль, словно сквозь него. — Ты будешь более великим, чем все цари на все времена…— затем, помедлив, добавила: — Больше я не знаю… Ты ведь не забудешь меня… не сможешь забыть.

Странно, завораживающе подействовали эти слова на Магрубета. «Почему она так говорит? — пронеслось у него в голове. — Как будто сама судьба вещает ее устами. Так звучат пророческие слова!»

Ему вдруг показалось, что он уже когда-то видел эту женщину, что она когда-то являлась ему в мыслях, а может быть, во снах. Красива ли она была? Об этом Магрубет даже ни разу не подумал. Он рассматривал сейчас эту девушку и видел, что ее округлые сильные руки — это женские руки, ее белые, ровные зубы — это женские зубы, все ее отягощенное молодой мощью тело — это женское тело. Это была женщина такой, какой она должна быть. Ничего больше не мог бы о ней сказать Магрубет.

Не мало их перевидел он за свою жизнь и в вавилонских, и в сирийских походах. Как и любой из его воинов, он обладал наложницами, чтобы тут же навсегда забывать о них. Последние годы он даже не всматривался в их лица, потому что у него была его Нави. После пиров, после бранных утех только к ней, к Нави, стремился Магрубет как к единственной женщине.

И вот эта простая египетская крестьянка, ровно в половину младше его, почему-то приковала его внимание… Она уверена, что будет матерью царицы. Может быть, она еще будет направлять руку фараона и потрясать всем миром! Это могло показаться смешным, но и оспаривать это было невозможно. Слишком бесспорным было то, что эта молодая египтянка сидит сейчас перед ним. Именно к этому Магрубет не нашел в себе сил быть равнодушным. Он решил еще один день отдохнуть в этом доме.

Все было, как и тысячу лет назад, в цветущем Египте. Мужчины после ранних утренних трудов сидели под тенью олив в праздничном застолье, а женщины в сладкозвучных гимнах возносили хвалу богине любви и плодородия, чем заглушали доносившиеся из-за дверей хохот и любовные крики. Легкий ветерок слегка колыхал висевшее на видном месте окровавленное женское покрывало.

На следующее утро чуть свет Магрубет уже был на коне. Выезжая по деревенской улице на дорогу, он еще раз оглянулся назад. Таттехуш стояла у калитки своего дома и глядела себе на ладонь, на которой лежали подаренные возлюбленным гостем золотой перстень с зеленой вставкой и большой драгоценный камень, сияющий чистым синим цветом.

Когда Магрубет скрылся из виду, Татте-хуш медленно пошла к дому. По щекам ее безостановочно текли слезы. Во дворе семья обступила ее. Все просили показать, что вложил ей в руку важный гикс. Когда она раскрыла ладонь, отец громко ахнул:

— За этот камень мы должны были бы работать всей семьей без отдыха сорок лет!

— О, Ра! А я ведь даже забыла спросить, как зовут моего мужа, — с рыданиями сказала Таттехуш.

Но ее горе сильно облегчалось уверенностью в том, что великая львиноголовая богиня Сох-мет вернет ей любимого. Да и никому из родственников не приходило в голову печалиться о ее судьбе. Ведь в Египте мужчин всегда больше, чем женщин. Особенно в крестьянской среде ценилась здоровая, плодовитая и трудолюбивая хозяйка. А Таттехуш была из древней, веками здесь живущей крестьянской семьи, невесты которой всегда были нарасхват, далеко не каждому жениху готовы были отдать руку и до замужества всегда могли выбирать лучшего из нескольких претендентов. Никто из родни не сомневался в том, что если этот