Victoriae[637] первая, зелено-пестрая ящерица. Перед памятником сорока мученикам лежал букет анемонов[638]. Два характерных растения Форума — это фенхель и акант, лист которого повторяется на скульптурах.

Я часто спрашиваю себя, провидел ли Христос ту чудовищную волну, которая последовала за ним и, как ракушки-сердцевидки в неисчислимом множестве, смыла церкви на обочину времени. Я спрашиваю себя, включает ли слово «свершилось» все это и еще больше — и в то же время: каждому ли из нас выпадет на долю эта перспектива.

Семьдесят третий день рождения; оставшиеся в живых боевые товарищи поздравили меня с «номером полка»[639]. Было непросто оказаться принятым в «Гибралтар»; добровольцы осаждали ворота казарм на площади Ватерлоо. До этого я безуспешно отстоял у семьдесят четвертого на Вельфской площади — что произошло бы дальше, если бы мне повезло там? Все сложилось бы по-другому — я не встретил бы этих товарищей и также полковника фон Оппена; с войной, во всяком случае, я познакомился бы на Восточном фронте. Когда мы погружаемся в подобные умозрительные рассуждения, охватывает жуть — оказывается, все зависит от того, встали мы однажды утром с правой или с левой ноги. Предопределение подступает совсем вплотную.

Доктор Амзель прислал мне из Карлсруэ акварель названной им в честь меня Sindicola juengeri, маленькой бабочки, заслуживающей титула «жемчужины молей».

В полдень со Штирляйн в «Sorriso»[640], мимо глициний, распустившихся за ночь. Официанты подкатили к столу набор блюд: dentice [641], нарезной тунец, моллюски, лангусты — эдакий нидерландский натюрморт. На соседнем столе большой графин, полный светло-золотистого вина. Его на миг пробил сочный оранжевый цвет: рукав ребенка, поднявшего руку ко рту.

Вторая половина этого прекрасного дня было омрачена тенью: пришло известие о смерти Хельмута Шнайдера, обер-бургомистра Гослара. Хороший друг покинул меня; он никогда, с тех пор как мы познакомились, не пропускал этого дня.

Гослар, как Лаон и Юберлинген, относится к городам моей внутренней географической карты. Я не считаю случайностью, что наряду с Хельмутом Шнайдером, руководителем этого города, был и другой мой друг, Герман Пфаф - фендорф. Я тотчас же написал ему и вдове.

С супружеской парой Розелиус на озеро Неми. Мы ели в «Specchio di Diana»[642] высоко над озером. Оно проблескивало, как гравюрный лист из синеватой стали; пояс прошлогоднего камыша добавлял к нему энергичной ржавчины.

Обратный путь мы прервали в Генцано у Густава Рене Хокке, который, как древний римлянин, устроил там для себя сельскую усадьбу. По узкой, пробитой в лаве шахте мы спустились с ним к колодцу его этрусского источника. Эта драгоценность была открыта случайно, когда он уже после приобретения участка перекапывал сад. В качестве подарка мы получили от хозяина ручку амфоры. За чаем разговор о маньеризме, тема, которой в настоящее время занят хозяин дома.

Голод на культурных людей усиливается. Они встречаются все реже и, вероятно, исчезнут совсем.

Во внутреннем дворе Palazzo Venezia я стоял перед одной из самых красивых пальм, какие видел в Европе. Вообще внутренние дворы, неиспользуемые лестницы дворцов, их углы — распыленные сокровищницы. Для этого нужен провожатый, знающий габитус какого-нибудь города вплоть до мельчайших деталей. Леото[643] или Эдуар Дидье в Париже, Генри здесь — мне по-прежнему недостает его.

Потом в театре Марцелла, прототипе Колизея — здесь особенно ощущаешь внушающую страх сторону римских построек, какими их увидел Пиранези. Прибежище бесчисленных кошек; одна из них прильнула к моей ноге, «per fare il saluto»[644], как мне сказала какая- то старушка, кормившая их. Лепта была внесена.

На острове Тиберина. Площадь перед красивым фасадом San Bartolomeo de Insula[645] приглашала погреться на солнце, как ящерице. Вместо колонны перед ним, по поручению

Пия IX возведенной Джакометти в 1869 году, лучше было бы поставить фонтан.

Мост Четырех голов был построен Луцием Фабрицием в 62 году до P. X. Таким образом мы перешли арку, на которую ступал уже Юлий Цезарь.

Сохранился также остаток древней закладки фундамента острова в форме корабельного киля. На нем фрагменты бычьей головы и Эскулапа со змеиным посохом. Остров был посвящен этому богу; на месте его святилища сегодня и стоит San Bartolomeo. Еще в школьные годы мне казалось отвратительным, что на острове умышленно бросали без всякого вспомоществования потерявших трудоспособность рабов. Но думаю, находились римляне, которые их подкармливали, как сегодня они поступают с кошками.

Об Эскулапе напоминает госпиталь Fatebenefratelli[646], к которому относится церковь San Giovanni Calabita. Многоцветный мрамор без зазоров и швов до самого архитрава. Над скромным порталом с каждой стороны лопнувший плод граната.

В храме Fortuna Virile[647]. Заказчиком его постройки мог бы быть Сулла — я имею в виду Суллу, который воротился из греческого похода.

Прилив и отлив. То, что зодчие связали более двух тысяч лет назад, усваивается глазами и ночью, во сне, пронизывает тело, как песок перевернутых песочных часов. Мы родственны на уровне атомов.

По дороге Кассия в Каправолу. Замок Фарнезе, как и все местечко, стоит на массивном, нашпигованном lapilli[648] туфе, в котором пробурены пещеры троглодитов и по крутым скатам которого вьются вверх узкие лестницы. Этот туф, аналогично молассам, столь же крепок, сколь и легко обрабатывается. Оба предназначены для строительства пещер и подвалов. Третьим можно было бы назвать мел; я вспоминаю Реймс и Ля Рош-Гюйон. Как здесь lapilli, там скала пронизана кремнем.

Прекрасен вид от центральной оси замка вдоль узкой улицы городка — на заднем плане Soracte[649], сейчас, в начале апреля, больше уже не в белой тоге, как воспевал Гораций: «Socrate candidum»[650]. Как я вижу, при переписывании у меня вкралась опечатка. Но я нахожу ее славной.

Pranzo[651] в Баньяе; к нему вино из Орвието, что неподалеку. Его заказал Герберт Герике, многолетний директор Академии и старый товарищ из Ганновера, который нашел в Риме вторую родину. Должен же я когда-нибудь попробовать и белое, подумал я, пригубливая вино. Конечно, золотистые вина образуют отдельное царство. Одна из наук, которая никогда не