вскоре мы услышим о новых достижениях Ефимова. Он превзойдет своего учителя Фармана. Потому что он – настоящий талант. И настоящий мастер.

Завершив интервью, Попов с Ваниманом отправились осматривать ангары и другие сооружения, выросшие за короткое время на территории Коломяжского ипподрома. Потом они зашли в один из небольших деревянных домиков, какими тогда была сплошь застроена Новая Деревня, служившая местом летнего отдыха для петербуржцев среднего достатка, и уговорили хозяина сдать им комнату на две-три недели. Они хотели быть как можно ближе к месту предстоящих состязаний, чтобы не тратить время и силы на поездки.

Из Новой Деревни, снова на автомобиле, Попов, Кривенко и Ваниман отправились в центр. Пообедав в ресторане, они поехали на Большую Морскую[7] (дом № 12, квартира 42), на торжественную церемонию по случаю официального открытия конторы только что созданного русского товарищества воздухоплавания «Крылья» Б. А. Суворина и К°. Борис Суворин, журналист и предприниматель, брат Алексея Алексеевича, бывшего издателя «Руси», и Михаила Алексеевича, редактора «Нового времени», пригласил Попова непременно принять участие в торжестве.

Все братья Суворины дружески относились к Попову. К тому же товарищество «Крылья» было «единственным представителем Compagnie Ariel по продаже бипланов «Бр. Райт» в России». А поскольку Попов приехал в Россию как раз от «Ариэля» и с самолетами, принадлежащими этой французской компании, его участие в церемонии на Большой Морской носило тоже официальный характер.

Был отслужен молебен. На нем присутствовали некоторые из вкладчиков товарищества, целью которого было содействие развитию воздухоплавания и авиации в России. Будучи представителем двух крупнейших зарубежных фирм – не только Райтов, но и Фармана, оно сняло для устройства аэродрома, мастерских и школы воздухоплавания громадное поле – его называли Комендантским – напротив Коломяжского ипподрома.

По окончании церемонии Попов поехал на Варшавский вокзал, в таможню, чтобы договориться о сроках и порядке перевозки его аэропланов в Новую Деревню. Ему нужно было сделать это как можно скорее, чтобы механики под руководством Ванимана успели отремонтировать цилиндры до начала состязаний. Дорог был каждый день.

Из таможни Попов снова отправился на ипподром – приготовить место для приемки самолетов и выбрать для них ангар.

Так прошел первый день Николая Евграфовича в Петербурге после двухлетней разлуки с ним.

Дни перед началом состязаний были до предела загружены делами и всевозможными хлопотами. Поднимаясь ни свет ни заря, наскоро перекусив, Попов устремлялся на ипподром, где во втором и третьем сараях (слово «ангар» употреблялось еще редко) собирались его аэропланы.

«Среди синих рабочих костюмов обращает на себя внимание молодой человек с выразительным исхудалым лицом – это Попов, – писал корреспондент одной из газет. – Он отдает распоряжения, сам входит во все детали, не волнуется, спокоен и производит впечатление уверенного в своих силах человека.

Подходит женщина. Ей Попов заказывает обед и ужин для механиков, солдат и самого себя. Он ест с ними – с ними он проводит и целые дни».

В сараях и возле них звучала «на равных» французская и русская речь. Механики- французы приехали в Петербург вместе с Поповым. Солдат в помощь Попову выделило командование Воздухоплавательного парка.

Возле Николая Евграфовича постоянно находился также молодой офицер этого парка поручик Е. В. Руднев, которого после окончания состязаний, по договоренности с военным ведомством, Попов должен был обучать искусству пилотирования «райтов». Кроме того, Попову предстояло облетать и принять два самолета этой марки, закупленных у фирмы «Ариэль» российским военным ведомством.

Посильную помощь авиаторам оказывали на ипподроме также студенты Института инженеров путей сообщения и Политехнического института. Группу этих энтузиастов возглавил инженер Н. А. Рынин, впоследствии известнейший советский ученый, научное наследие которого составляет двести пятьдесят трудов, в том числе монография «Теория авиации», вышедшая в 1917 году, и космическая энциклопедия «Межпланетные сообщения», увидевшая свет в 1928-1932 годах. Во время состязаний студентам предстояло исполнять обязанности сигнальщиков, определять высоту полета аэропланов и измерять скорость ветра.

Корреспондент «Нового времени» улучил момент, чтобы побеседовать с Поповым после того, как его коллега фотограф запечатлел авиатора с механиком на фоне «Райта». Вытирая руки о ветошь, Николай Евграфович присел на большой деревянный ящик, и корреспондент устроился рядом.

– Eh bien, je vous ecoute, – приготовился отвечать на вопросы Попов. Но тут же спохватился и улыбнулся: – Простите, когда каждую минуту меняешь язык, на котором изъясняешься, то не мудрено и забыться. Итак, сударь, слушаю вас.

– Что вы думаете о предстоящем споре на этом вот ипподроме?

– Отвечу вам на это так. Мой каннский полет создал мне имя. Быть может, не слишком заслуженно. Следом за мной такой же полет к Лерэнским островам и обратно совершили еще три авиатора. Но, кроме меня и некоторых друзей, летунам никто не аплодировал, тогда как мне была устроена бурная овация. Так создался мой успех, ему же благоприятствовал закат солнца, который захватил меня в море, окрасил мой самолет в пурпуровый цвет и выписал истинно волшебную картину парящего в воздухе человека – человека-птицы...

– Лавры всегда пожинает первый, и по справедливости.

– Да. И все же, я ведь только ученик, и притом неопытный. За всю свою «воздушную» жизнь я продержался в воздухе не более двух с половиной часов. И Христианс и Эдмонд гораздо опытнее меня, да и аппараты у них другие. Теперь «фарманы» бьют всех как хотят. Ни на скорость, ни на длительность полета я с ними состязаться не буду. Напрасный