– Я-то знаю, с кем говорю, а вот ты-то, князь, не знаешь этого. Гнать-то меня нечего. Ты вот лучше прежде взгляни на этот перстенёк, знаком ли он тебе? – и Марина показала князю золотой перстень с изумрудом.

Едва только взглянув на этот перстень, князь Алексей Григорьевич быстро изменился в лице и задыхающимся от волнения голосом спросил:

– Как попал к тебе этот перстень?

– По наследству, князь, от дочери.

– От Марии? Стало быть, ты…

– Я – мать умершей Марии.

– Возможно ли?.. Пойдём скорее в кабинет, там никто нам не помешает.

Князь Алексей Григорьевич провёл старую Марину в свой кабинет, заперся там с нею и долго о чём-то говорил. Когда ж он отпер дверь кабинета и выпустил оттуда старушку, то был страшно бледен и сильно взволнован. Он сам почти до передней проводил Марину и, расставаясь с ней, тихо сказал:

– Успокойся: твоя внучка непременно вернётся к тебе!

Проводив Марину, князь немедленно приказал позвать к себе сына Ивана. Царский фаворит в то время находился дома и пришёл на зов отца.

– Где ты держишь красавицу девушку, которую приказал выкрасть своим холопам? – гневно спросил его Алексей Григорьевич.

– Батюшка… я… я удивляюсь вашему вопросу! – запинаясь, произнёс князь Иван, никак не ожидавший, что отцу известно о его поступке с Марусей.

– Сказывай скорее, где ты держишь Марусю?

– Как, вы знаете и её имя?

– Что же, ты ответишь мне или нет! – грозно крикнул на сына Алексей Григорьевич.

– Пожалуйста, потише, батюшка! Где находится Маруся, я не скажу вам, да и знать вам о том нечего, – очень внушительным тоном возразил отцу князь Иван.

Однако князь Алексей Григорьевич сурово и настойчиво приказал ему:

– Ты должен сейчас же отпустить её… сейчас!

– Зачем так скоро? Я ещё с ней не познакомился как следует. Кто это вам наговорил на меня, интересно узнать? Храпунов не мог пожаловаться, он сидит под арестом, – и князь Иван злорадно улыбнулся.

– Знаешь ли ты, кто эта девушка? – взволнованно спросил у сына князь Алексей Григорьевич.

– Кто она, я, батюшка, не знаю… Одно только знаю, что она очень хорошенькая и пришлась мне по нраву! – по-прежнему с молодечеством произнёс князь Иван.

– Несчастный, она – твоя сестра! – закрывая лицо руками, тихо произнёс князь Алексей Долгоруков.

Эти слова как громом поразили князя Ивана.

Лет двадцать назад князь Алексей Григорьевич Долгоруков страстно полюбил черноокую красавицу, цыганку Марию. Однажды небольшой цыганский табор, не спрашивая разрешения князя, расположился на поле, невдалеке от княжеской усадьбы Горенки. В то время князь Алексей Григорьевич находился в усадьбе и, когда ему доложили о цыганском таборе, отдал было приказ прогнать его, но потом раздумал и поехал сам взглянуть на «жителей полей и лесов дремучих». При первом же посещении его поразила необыкновенная красота молодой цыганки Маши, у которой тут же, в таборе, находилась мать Марина, недавно овдовевшая. Князь, в то время ещё красивый, молодой мужчина, прельстился красотой цыганки, вошёл в шатёр, стал расспрашивать цыган о житье-бытье и попросил погадать. Одна старая цыганка насулила ему счастливую жизнь, большие чины и несметное богатство. Князь Алексей щедро заплатил за гаданье, да и всех цыган и цыганок оделил деньгами.

Подошла к нему с протянутой рукой и красавица Мария, посмотрела на молодого князя и ожгла его своим огневым взором. Князь дал ей червонец и проговорил взволнованным голосом:

– Какие у тебя чудные глаза!..

– Мои глаза, господин, видно, режут сердце без ножа, – со звонким смехом ответила ему Мария.

– Именно, именно! Мне ещё не приходилось видеть такие огневые глаза, как твои.

– Огневая в нас кровь, господин, потому и очи огневые, – проговорил старый цыган, лукаво посматривая на князя.

– Правда твоя!.. Ишь, ведь какие они у этой девчонки!.. Так и жгут, так и тянут к себе! – произнёс князь Алексей и впился взором в дивно красивое лицо стоявшей пред ним молодой цыганки.

– Гнать, господин, нас со своих полей ты не будешь? – спросила Мария у князя, смотря ему прямо в лицо.

Долгоруков совсем растерялся от её взгляда; он готов был на всё, лишь бы возможно дольше любоваться цыганкой, метнувшей взглядом в него, а потому живо воскликнул: