воспоминания о первой встрече с Елизаветой Петровной. Впоследствии она писала в своих мемуарах: «Когда мы прошли через все покои, нас ввели в приемную императрицы; она пошла к нам навстречу с порога своей парадной опочивальни. Поистине нельзя было тогда видеть ее в первый раз и не поразиться ея красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива; на императрице в этот день были огромные фижмы, какие она любила носить, когда одевалась, что бывало с ней, впрочем, лишь в том случае, если она появлялась публично. Ее платье было из серебряного глазета с золотым галуном; на голове у нее было черное перо, воткнутое сбоку и стоявшее прямо, а прическа – из своих волос со множеством брильянтов». В тот же день Елизавета Петровна возложила на своих будущих родственниц знаки ордена Святой Екатерины.
Вскоре отношение императрицы к принцессе Иоганне Елизавете изменилось, поскольку та ввязалась в придворные политические интриги в пользу Пруссии и Франции. В мае 1744 года Лесток даже сказал ей: «Можете, ваше высочество, готовиться к отъезду и укладываться». Вслед за тем между Елизаветой Петровной и Иоганной Елизаветой произошел длительный неприятный разговор, после которого первая появилась «с лицом очень красным и с видом разгневанным», а вторая – «с красными глазами и вся в слезах». Дело состояло в том, что принцесса в разговорах с Шетарди допустила не очень лестные отзывы об императрице, о чем стало известно из перехваченных депеш французского дипломата.
После этого объяснения Елизавета Петровна несколько смягчилась, но тем не менее продолжала обращаться с Иоганной Елизаветой холодно и сдержанно. Но это не распространялось на ее дочь, которой императрица выказывала знаки внимания и даже любви.
Двадцать восьмого июня 1744 года София Фредерика Августа крестилась по православному обычаю и была наречена Екатериной Алексеевной. Видимо, такое сочетание имени и отчества выбрала сама Елизавета Петровна в память о своей матери, что лишний раз подчеркивало самые добрые чувства императрицы к невесте наследника. На следующий день, в тезоименитство Петра Федоровича, состоялось его обручение с Екатериной.
Год спустя, 21 августа 1745 года, Петр и Екатерина вступили в брак. Свадебные торжества продолжались с перерывами в течение десяти дней и отличались великолепием, о чем Елизавета Петровна особенно позаботилась. Не только придворные, но и все дворяне должны были исполнить императорский указ: «…Понеже сие торжество чрез несколько дней продолжено быть имеет, то хотя для оного каждой персоне, как мужеской, так и дамам, по одному новому платью себе сделать надобно». Программу празднеств составили балы с маскарадами и лотереями, обеды, ужины, а также пешее шествие императрицы и молодоженов «с придворными и другими кавалерами» в Невский монастырь.
Вскоре после свадьбы Елизавета распрощалась наконец с тещей Петра Федоровича, чрезвычайно надоевшей ей своими интригами. Двадцать восьмого сентября принцесса Ангальт-Цербстекая выехала из Петербурга, получив на прощание пятьдесят тысяч рублей и два сундука с материями и другими подарками. При расставании она упала на колени перед императрицей и «со слезами просила прощения, если чем-нибудь оскорбила ее величество. Елисавета отвечала, что теперь уже поздно об этом думать, лучше было бы, если бы она, принцесса, всегда была так смиренна». В этом эпизоде выразилось свойственное Елизавете неумение и нежелание забывать обиды.
Отношения императрицы с великокняжеской четой, вначале очень теплые, постепенно все более охладевали. Петр Федорович, инфантильный и легкомысленный молодой человек, раздражал Елизавету своим упрямством и ребяческими поступками, выходившими порой за рамки приличия. Например, однажды он просверлил дырочку в стене, отделявшей его комнату от апартаментов императрицы, и подсматривал за ее трапезой в обществе Разумовского. Екатерина II вспоминала, что среди бумаг Елизаветы Петровны ею были найдены две заметки: «Проклятый мой племянник сегодня так мне досадил, как нельзя более» и «Племянник мой урод, черт ево возьми». Кроме того, сохранилась еще одна записка Елизаветы: «Сожалею, что не токмо расума недостает, но и памети лишен племянник мой». Это замечание сделано было в связи с тем, что в один из придворных праздников Петр Федорович и его жена оделись не по требованиям церемониала. Вероятно, отношения тетки и племянника окончательно испортились после того, как Петр стал удаляться от двора в подаренный ему императрицей Ораниенбаум, где проводил военные учения и злоупотреблял в компании офицеров вином и курением. По свидетельству современника, в 1755 году «великий князь попивал и занимался исключительно обучением солдат. Императрица, прежде чрезвычайно любившая своего племянника, была им чрезвычайно недовольна».
Хорошим отношениям между ними не способствовала и чрезмерная подозрительность императрицы, старавшейся держать наследника под бдительным присмотром и не допускавшей его к участию в государственных делах. Кроме того, между Елизаветой Петровной и ее племянником существовали принципиальные разногласия по вопросам внешней политики. Императрица с середины 1740-х годов склонилась к активному антипрусскому курсу, в то время как Петр Федорович был убежденным сторонником Пруссии и горячим поклонником короля Фридриха II, с которым поддерживал тайные сношения даже в период Семилетней войны.
Добрые чувства Елизаветы Петровны к жене наследник престола сохранялись, по- видимому, достаточно долго. Тем не менее молодая женщина часто становилась объектом нападок и даже мелочных придирок императрицы, никогда стеснявшейся вымещать на других свое дурное настроение. Однажды Елизавета Петровна заявила Екатерине: «Вы чрезвычайно горды. Вспомните, что в Летнем дворце я подошла к вам однажды и спросила вас, не болит ли у вас шея, потому что я увидела, что вы мне едва кланяетесь и что вы из гордости поклонились мне только кивком головы». По словам Екатерины, Елизавета бросила ей этот упрек через четыре года после действительного происшествия в Летнем дворце. В другой раз императрица бурно выразила свое неудовольствие по поводу расположения Екатерины к одной фрейлине, у которой «были две любовные истории». Вряд ли это обстоятельство являлось действительно существенным при дворе, не отличавшемся строгостью нравов. Тем не менее «ее императорское величество говорила с такой горячностью и гневом, что была совсем красная, с горящими глазами». Были также случаи, когда Елизавета прилюдно бранила Екатерину за мотовство и долги. Впрочем, эти эпизоды не выходили за рамки чисто женского отношения уже немолодой императрицы к привлекательной невестке, которая оттеняла ее постепенно увядающую красоту.
Предметом забот и огорчений императрицы длительное время являлось отсутствие у великокняжеской четы детей. Когда 20 сентября 1754 года наконец появился на свет Павел Петрович, радостная Елизавета отобрала его у матери и стала лично ухаживать за младенцем. Не испытав материнства, она в роли бабушки проявляла слишком много ревности и усердия, что, по-видимому, портило ребенка. Екатерина вспоминала: «Я могла узнавать о нем только украдкой, потому что спрашивать о его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нем императрица, и это могло быть принято очень дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала, и заботами его буквально душили. Его держали в чрезвычайно жаркой комнате, запеленавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом черно-бурой лисицы; его покрывали стеганным на вате атласным одеялом и сверх этого клали еще другое, бархатное, розового цвета, подбитое мехом черно-бурой лисицы. Я сама много раз после этого видела его уложенного таким образом, пот лил у него с лица и со всего тела, и это привело к тому, что когда он подрос, то от малейшего ветерка, который его касался, он простужался и хворал.
