– М-м-м! – наслаждалась она. – Разве это не чудесно? Разве я не самая счастливая мать в мире?

При воспоминании об этом глаза под закры ыми веками обожгло слезами. Лиза редко позволяла себе вспоминать эту черту характера матери, – черту, которую обожала и по которой отчаянно тосковала. И раньше, и сейчас. Будь мама жива, Лиза, не колеблясь ни секунды, призналась бы ей во всем. Мама протянула бы к ней полные руки, Лиза забралась бы на ее пухлые колени и рассказывала, рассказывала о каждом своем ощущении, о каждом переживании. До тех пор, пока не стало бы ясно как божий день: это все чепуха; главное – здесь ее любят, здесь ей ничто не грозит.

– Мамочка, почему ты плачешь? – встревожился Генри.

Лиза вытерла щеки.

– Просто вспомнила свою маму.

Генри плюхнулся на траву рядом с ней, его мокрая кисточка оставила разводы на ее одежде.

– А кто была твоя мама?

– Ее звали Маргарет.

– Это меня так зовут! – закричала Дейзи. – Маргарет Мэри Рид, сокращенно – Дейзи.

– Так звали и мою маму, только ее называли Пегги, а не Дейзи. И фамилия у нее была не Рид, а Мэлоуни.

– Мэлоуни-пустякоуни! – захохотал Мэтти.

– Пустякоуни-чепухоуни! – подхватил Уилл.

– Прекратите, – одернул детей Томми. – Мама рассказывает что-то важное.

Он выключил косилку и с улыбкой сверху вниз смотрел на Лизу.

– Да! – Генри перебрался к ней на колени. – Рассказывай.

– Ладно… – начала Лиза, обнимая Генри и судорожно соображая, что бы такое им рассказать, чтобы они не испугались. – Она обожала мороженое. А еще она любила, когда мы все, вместе с моими сестрами и братом, устраивались на диванчике у окна и целый день ели мороженое и играли в разные игры.

– Совсем как ты, мамочка, – улыбнулся Генри.

Он видит ее такой? Она такой стала? Господи, что может быть приятнее!

– Да, как я.

Генри крепко обхватил ее обеими руками, и тут Томми спросил:

– Кто хочет под разбрызгиватель?

– Я! – завопила Дейзи и помчалась на середину лужайки.

Генри пулей сорвался с ее коленей и вместе с братьями бросился догонять сестру. Томми отвернул кран. Пронизанные солнцем струи воды взмыли в воздух. По траве кругами с визгом носились дети, а над ними плясали крошечные радуги.

Подошел и сел рядом Томми. Он смотрел куда-то выше ее лба и ухмылялся.

– Что такое? – спросила она.

Он поднял брови.

– Томми! В чем дело?

Он густо захохотал:

– Прости, но твоя голова…

– О господи! – Она быстро провела рукой по засохшей до состояния корки краске. – Я и забыла.

– Выглядит очень мило.

– Бесподобно, не сомневаюсь.

– Шикарно! – Он наклонился и поцеловал ее.

Врет, конечно. Но она ему благодарна за это. Даже если ее больше устроила бы правда, это не значит, что она не способна оценить ловкую увертку, искусную выдумку.

Он присел на одеяло, и она привалилась к нему, ощутила его надежную основательность.

– Как ты себя чувствуешь?

Она чуть было не выдала свое обычное «отлично», но сдержалась. Весь месяц она экспериментировала: раскрывала очередной маленький секрет и напряженно ждала реакции Томми.

И каждый раз было ясно: он не возненавидел ее, он не собирается бросить ее теперь, когда узнал правду. И с каждым разом желание отодвинуть занавес еще дальше становилось сильнее.

– Устала, – честно ответила Лиза. – Сидеть здесь на солнышке восхитительно, но из меня как будто стержень вынули. Эта неизвестность… Лечение закончено, а что потом?..