убивает, только сводит с ума. Кстати, если ты понимаешь, о чем я толкую, могу тебя поздравить: ты один такой в Мире. Всем остальным кажется, что я говорю полную чушь. Даже моим старшим магистрам. Они, конечно, ни за что не признаются, вечно делают вид, будто все уяснили, но меня непросто провести».
«Но я, кажется, действительно понимаю».
«Очень хорошо. Я, видишь ли, немного устал жить в Мире, где ни одна скотина не понимает нормальных человеческих слов».
Это признание меня тронуло. Еще недавно я мог бы сказать о себе то же самое. Конечно, в последнее время судьба одарила меня несколькими встречами с существами, способными понять куда больше, чем я был способен сказать, но, в сущности, это мало что меняло. Я все еще прекрасно помнил, что это такое — одиночество лучшего из лучших, лестное для самолюбия, но порой почти невыносимое. Лойсо жил гораздо дольше и за это время успел стать действительно лучшим из лучших, а не просто самым большим умником в своем окружении, — каково же было ему? Вообразить невозможно.
«А что было потом? — спросил я. — Ты проснулся? Или этот сон длится до сих пор, а все остальное происходит как бы между делом и не имеет особого смысла?»
«Смотри-ка, ты и правда примерно представляешь, о чем речь. Если бы мы с тобой вдруг решили отправиться за помощью в Приют Безумных, нами занимался бы один знахарь и поместили бы нас в одном корпусе, в соседних спальнях, и Кристаллы Забвения пришлось бы делить пополам… В каком-то смысле так и есть, тот сон длится до сих пор, вечность назойлива, единожды прицепившись к твоему рукаву, уже никогда не отпустит. Но, конечно, моя память хранит сведения о том, как и чем он закончился».
Лойсо замолчал, и я попросил: «Продолжай».
«Я слушал двуликого до тех пор, пока не понял, что его дурацкая бесконечная история про ворону и мост — история обо всех делах человеческих. Превосходная, наглядная, поучительная метафора! Что бы ни делал человек, в конечном итоге окажется, что он посвятил свою жизнь просушке вороны, которую сам же перед этим намочил. Или, наоборот, увлажнению сухой вороны, которую после этого снова придется сушить. Это — все, на что способны люди. И еще спорить друг с другом о том, какой путь является истинным: сушить или мочить? А если и то и другое, то в какой последовательности? Все войны в истории Мира начинались по сходным поводам. И ладно бы только войны… В то время как совершенно очевидно, что ворона дохлая и смердит. Она издохла давным-давно, задолго до того, как самый первый человек в Мире взял ее за хвост, чтобы положить на мост. Или наоборот. Понимаешь? Подозреваю, что да. Тем хуже для тебя».
«Пожалуй, понимаю. Хочешь сказать, при таком раскладе следует быть вороной, а не прохожим? Мертвой вороной, которая вдруг воскресла и теперь сама решает, мокнуть ей или сохнуть? И никому не позволит убрать ее с этого грешного моста, пока ей самой не заблагорассудится удалиться?»
«Кажется, ты действительно кое-что понимаешь. Ты довольно умен, хоть и безумен; впрочем, такое сочетание — обычное дело. Я и сам таков. Напоследок открою тебе секрет: ворона так и не воскресла. И не думала воскресать. Как околела за дюжину миллионов лет до Халлы Махуна Мохнатого, так с тех пор и валяется дохлая. Но она все равно никому не позволит брать себя за хвост и перемещать с места на место. И это лучше, чем ничего».
Голос Лойсо становился все тише, пока наконец не исчез из моего сознания окончательно. Я с досадой подумал, что он, конечно, прекрасный собеседник — глубок и остроумен, да и рассказывает поразительные вещи, однако любовь к эффектам в нем явно сильнее стремления передать смысл. Именно сейчас у меня появилось несколько важных уточняющих вопросов, а задавать их уже некому. Конечно, можно попробовать послать ему зов, но лучше, наверное, все-таки приготовиться к драке. На месте Лойсо я бы напал на противника именно в такой момент — когда он заворожен беседой, искренне заинтересован в ее продолжении и думать забыл о том, с чего все началось.
Но Лойсо на меня, конечно же, не напал. Думаю, с его точки зрения, я был настолько легкой добычей, что действовать, руководствуясь разумными тактическими соображениями, представлялось ему скучным и даже оскорбительным. Зато болтать со мной ему почему-то нравилось, по крайней мере на следующую же ночь Лойсо снова вышел на связь.
«Вчера я не успел рассказать тебе, как мне удалось проснуться. Потому что мне все-таки удалось проснуться — настолько, что я поднялся с постели и пошел умываться, а потом отправился слушать лекцию о лесной магии драххов,[8] скучную и бесполезную, если тебе интересно мое экспертное мнение по этому вопросу. Так вот, когда моя ненависть к рассказчику, мосту и вороне дошла до предела, я вдруг понял, что самый простой выход из положения — испепелить их. Мост, дохлую птицу, суетливого прохожего и заодно двуликого зануду, который мог бы, к примеру, спеть и сплясать, если уж пришла охота мне сниться. В некоторых случаях понимание становится началом эффективного действия; в идеале так должно быть вообще всегда, а я стараюсь соответствовать идеалу. И всегда старался. Поэтому стоило мне только подумать, как мое сновидение вспыхнуло и запылало, а я проснулся в постели, покрытой толстым слоем еще теплого пепла».
«И теперь ты решил спалить еще одно докучливое сновидение? — спросил я. — Такая последовательность заслуживает уважения. Но меня это не устраивает. Я, в отличие от тебя, только-только начал смотреть этот сон. Мне все еще интересно».
«Понимаю, сочувствую, но ты сам виноват. Надо было родиться хотя бы несколькими столетиями раньше, тогда у тебя было бы время и порезвиться, и заскучать. В любом случае я очень рад, что ты наконец-то перестал молоть чушь насчет моей крови и приоткрыл истинную подоплеку своей враждебности».
«Кровь это тоже важно, — парировал я. — Нужно быть дураком, чтобы не хотеть поживиться чужим могуществом. Тут всякий шанс, даже самый ничтожный, — великий соблазн».
«Вот всегда так с вами, молодыми. Только что был умный и вдруг — хлоп! — снова дурак, — вполне добродушно откликнулся Лойсо. — На твоем месте я бы все-таки кинулся в ноги бывшему приятелю, я имею в виду Кеттарийца. Уж не знаю, что вы там не поделили, но он, пожалуй, мог бы преподать тебе пару уроков, как смотаться в другую реальность, пока не поздно… Что именно вы не поделили, кстати? Или ты ему просто надоел после дюжины лет возни? Он очень ненадежный человек, это правда. Ни на чем не способен надолго сосредоточиться, а то бы цены ему не было».
Мой разум завопил было: «Провал, провал!» — но вовремя притих. Решил, что с паникой можно не спешить. Сперва надо оценить ситуацию. Соображать мне пришлось очень быстро, но я все-таки понял: вопрос Лойсо означает, что ему известно о нашей с Чиффой дружбе, однако он совершенно уверен, что она продолжалась всего дюжину лет, после чего мы якобы разругались и я снова остался один. То есть проницательный-то он проницательный, однако дурацкая уандукская пилюля, в пользу которой я не слишком-то верил, работает, и еще как. В глазах Лойсо я выгляжу человеком, который провел последние годы в полном одиночестве. Поэтому можно спокойно собраться с мыслями и отвечать.
«Чиффа все время врет, — сказал я. — Обещает и не делает. Мне надоело. Не люблю, когда меня водят за нос. Я хотел его убить, но не вышло, а теперь он окружил себя какой-то специальной защитой от меня одного, так что я не могу к нему приблизиться. И даже зов послать, поговорить не могу. Странно, вообще-то. Я не думал, что он может меня бояться».
В целом, я был доволен своей импровизацией. Не так плохо для человека, который не научился врать в детстве. Во всяком случае, Лойсо проглотил мою ложь. И даже, кто бы мог подумать, вступился за честь Чиффы.
«Скорее всего, он просто тебя щадит, как и я. Опасается зашибить ненароком. Уж не обижайся, но, с точки зрения любого мало-мальски опытного и могущественного колдуна, ты удивительно трогательный. Как, впрочем, все талантливые дети, обреченные на недолгую жизнь».
«Да какой же я, к темным магистрам, ребенок?!»
Возмущение мое, надо сказать, было совершенно искренним. Как будто не было у меня иных забот, кроме как заставить этого не в меру снисходительного злодея признать меня равным и убить по- человечески, без сентиментальных причитаний.
«Всякий колдун, которому еще нет трехсот, ребенок, — объяснил Лойсо. — Триста лет, срок жизни обычного человека, — раннее детство мага. Только потом начинается постепенное взросление — для того, кто доживет, конечно. У тебя, увы, мало шансов. Хоть ты их и заслуживаешь».
