Жизнь прожить, уважаемые товарищи, — не поле перейти. Бывает, поле переходишь — и то в какую-нибудь колдобину забабахаешься. А в жизни все гораздо сложнее. То и дело случаются разные неприятности, утраты, изъяны и недоразумения. И в такой ситуации хорошо иметь родственную душу, доброго приятеля, к которому можно зайти в любое время и поделиться своими осложнениями. Ну, если не помощь получить, то хотя бы поматюгаться вместе в адрес этих непредвиденных неприятностей и недоразумений. Или просто помолчать.

У меня, к счастью, такой знакомый имеется. Очень удобный в этом смысле человек. Достаточно минут пятнадцать с ним пообщаться, как все ваши личные неприятности отлетают на задний план.

Помню, первый раз я к нему зашел, когда меня обчистили в трамвае. Какой-то сукин сын вырезал карман у нового демисезонного пальто, вместе с деньгами и двумя пригласительными на торжественный вечер по случаю праздника Восьмое Марта. Даже пачку сигарет забрал, подлец. Начатую.

И вот я оказался в таком дурацком положении. Во-первых, курить страшно хочется от волнения — а нечего. Во-вторых, денег на обратный проезд нет. Деньги у меня вообще-то были. Во внутреннем кармане лежало четырнадцать рублей. Но не мои — профсоюзные. И я к ним, конечно, притронуться боялся.

Дай, думаю, зайду к приятелю — он как раз тут поблизости живет. Посижу у него, перекурю и мелочи стрельну на дорогу.

И зашел.

Приятель оказался дома. Он стоял посреди комнаты, а вокруг него лежали не полностью еще распакованные венские стулья.

— Привет, — поздоровался я. — С обновкой тебя, выходит? Ну, поздравляю. Я вот тоже пальто завел себе новое. Вернее, было новое. До сегодняшнего дня. А сегодня какой-то…

— Купил вот, как видишь, — перебил он меня. — Да разве это стулья? Дрова это! — он мрачно пнул ногой ближайший. — По девять рублей штучка. Последние деньги угробил — завтра побираться пойду. А на черта они мне нужны? — спроси. Ты думаешь, я на них сидеть буду? Да пусть меня лучше расстреляют! У меня вон табуретка есть. И то я ей не пользуюсь. Я в крайнем случае на корточках посидеть могу. А эту поганую табуретку на всякий случай держу — может, повеситься с нее придется.

— Да что ты, что ты! — испугался я. — Какие слова говоришь! Тебе еще жить да жить. Ну, купил, ну, аллах с ними — со всяким бывает. Запихай их в кладовку или на балкон выбрось…

Часа полтора я его утешал. Кое-как поднял настроение. Денег дал взаймы до получки—казенных. Восемь рублей.

А сам пошел домой пешком. За карман свой выпластанный уже, конечно, не держался. Господи! — что там мой ничтожный карман, когда у человека такие потрясения!

В другой раз я завернул к нему, когда мне в очередной, уже четвертый, раз отодвинули очередь на квартиру, Нашелся более нуждающийся товарищ, который, в связи с переездом на его жилплощадь престарелого папаши, не мог дальше помещаться с женой и двумя детьми в прежней трехкомнатной секции. Понятно, домой заявляться с такими новостями для меня было нож острый, и я побрел к нему.

Он как раз затаскивал на четвертый этаж только что купленное пианино. То есть заносили, разумеется, нанятые грузчики, а он стоял внизу и истерично выкрикивал:

— Так!.. Бей его о ступеньки! Царапай! Вали его, сволоча, набок! Ломай его! Уродуй!..

Увидев меня, он сделал плаксивое лицо и сказал:

— Есть у тебя раскладушка, старик? Ночевать попрошусь — не выгонишь?.. Мне уж теперь здесь не жить. Здесь теперь пианино жить будет. А я по квартирам пойду. На постой! В Закаменку, к спекулянтам! Докатился до веселой жизни!

Я охнул и, развернувшись, рысью побежал в магазин за бутылкой — сразу понял, что его в этаком состоянии насухую не утешишь. Никакие слова не возьмут…

Когда у меня сгорел сарай вместе с мотоциклом «Ява», я уже знал, куда надо идти.

Правда, нашел его не сразу. Оказалось, что он сменял квартиру и переехал в другой район. Пришлось разыскивать по адресу.

Застал я его в чрезвычайно угнетенном состоянии. Он лежал на кушетке, отвернувшись лицом к стене, и первое время даже не отвечал на вопросы. Только отбрыкивался локтями. Потом перевернулся на спину и, уставив скорбные глаза в потолок, тихо спросил:

— Ну, видал?

— Кого?

— Квартиру? — скривился он.

— Еще бы. Аэродром!

— Конура, — сказал он. — Да не в этом дело. Ты комнаты сосчитал?

— А как же! Четыре штуки. Причем две несмежные.

Люкс! Помирать не надо.

— Теперь соображаешь? — спросил он. — Четырехкомнатную легче на две отдельные поменять. Я только сейчас дотумкал. Лежал, лежал — и дотумкал.

— Зачем же тебе менять? — удивился я. Он горько усмехнулся.

— Мне-то не надо, — и, приподнявшись на локтях, шепотом сказал — Бросить она меня решила! Понял?

— Кто? Тася?.. Да что ты плетешь, опомнись!

— Точно, — сказал он. — Сомнений больше нет. Сам подумай: зачем ей четыре комнаты понадобилось? Площадь-то почти не прибавилась — каких-нибудь три квадрата… Бросит, змеюга. По глазам вижу.

— Ладно, — сказал я. — Лежи. И будь спокоен. Я с ней поговорю…

А сегодня у меня особенно мрачный день. Строгий выговор объявили. За растрату профсоюзных средств. И как я про те восемь рублей забыл!

Вдобавок еще пальто новое, которое я после вырезания кармана в ремонт относил, в четырех местах прожгли. Насквозь, до подкладки.

Но это все семечки, по сравнению с тем, что случилось у него. Он на днях телевизор выиграл по лотерее — Рубин-106.

Надо идти к нему. Может, сумею чем-нибудь помочь.