даже и не поверят, то примет смерть как надлежит.

А в школе встретил Маркова. Инструктор долго присматривался к нему. Подгорный не мог скрыть свою ненависть к фашистскому холую — она независимо от его воли проявлялась в чем-то, в каких-то неуловимых деталях, — и Марков понял его. У них состоялся откровенный разговор, который привел к тому, что лейтенант Борис Подгорный поднялся на борт «юнкерса» с важным заданием.

Подгорный попробовал посмотреть на себя со стороны. Два года прошло, и словно ничего не случилось. Сидит на металлической скамейке человек с лейтенантскими погонами, правда, тогда он носил два кубика в петлицах, привык к ним, а погоны давили на плечи. Но документы у него почти настоящие — инструктор Валбицын говорил, что выдержат любую экспертизу, — вооружен он офицерским пистолетом ТТ, на ногах не новые, но удобные, разношенные яловые сапоги, и даже медаль «За отвагу» на груди.

Все предусмотрели немцы: старший группы у них, бывший каратель из Белоруссии, Слипцевич, сам хвастался, что расстреливал и партизан, и мирных жителей, принимал участие в акциях, жег села. У него один выход: верно служить гитлеровцам — ему попадать в руки чекистов никак нельзя, он знает это. Но ведь и Подгорный с сержантом Колядой, третьим членом их диверсионной группы, радистом, знают это; вон Коляда как затуманенно смотрит на Слипцевича, вероятно, одни и те же мысли бродят в их головах, и, если он, Подгорный, не ошибается, они сдадут Слипцевича контрразведке в первый же день, вернее, в первый же час пребывания на своей земле.

Подгорный поправил парашют и удобнее вытянул ноги, сделал вид, что дремлет, но время от времени раскрывал глаза и встречался с задумчивым и вопросительным взглядом Коляды. «Дурак он, что ли, так и Слипцевич может понять сержанта — палец в рот ему не клади, хитрый, стервец». И Подгорный демонстративно отвернулся от Коляды и поправил свой шлем.

«Юнкерс» дернуло, и он сразу лег на крыло, входя в крутой вираж. Внезапно кабина самолета осветилась ярким светом, и Подгорный сообразил, что они перелетают линию фронта и прожекторы уже вцепились в них. И зенитки стреляют по самолету, свои же парни посылают в них снаряды, один из них разорвался совсем близко.

Самолет клюнул носом, может, пилот бросил его в пике, стараясь обмануть прожектористов, однако это ему не удалось, так как свет заливал кабину и рядом слышались разрывы снарядов.

Но Подгорному почему-то не было страшно. Хотя зенитчики и стреляли именно по нему, Борису Подгорному, он не чувствовал к ним зла и не боялся. Хорошо бьют ребята, и, наверное, снаряды ложатся каждый раз все ближе!

Самолет снова бросило в сторону, Подгорный слетел со своей скамейки и больно ударился рукой об пол. В то же время что-то тяжелое упало на него, вывернулся и увидел полные страха глаза Слипцевича, усмехнулся зло, хотел что-то сказать, но не успел: ослепительный свет затопил мозг, тело пронизала боль. Протянул руки, чтобы удержаться, но ничего не подвернулось…

Снаряд разорвался, может, в метре от «юнкерса», а может, попал в него — самолет развалился на куски, и они, оставляя огненный след, упали в лес километрах в пятнадцати от линии фронта.

Ипполитов проверил мотоцикл и остался доволен: мощная машина с безупречным мотором, легко заводится, в коляске оборудованы тайники для оружия, приторочены чемоданы с одеждой, документами, разным снаряжением.

Мотоцикл надежно крепился в самолете, никакие виражи не смогли бы сдвинуть его с места. Ипполитов попросил выбросить специальный трап, сам освободил мотоцикл от креплений, одним движением ноги завел его и выехал из самолета. Дал газ и проехал по аэродрому. Мотоцикл слушался малейшего движения, мгновенно набирал скорость.

Ипполитов похлопал по бензобаку ладонью и спросил:

— А номера? Соответствуют ли номера воинской части, обозначенной в документах?

Валбицын, допущенный на аэродром, заверил:

— Все в порядке.

— Когда Горохов выходит на связь?

— Сегодня.

— Еще раз предупредите: завтра в два часа ночи должны зажечь костры.

Ипполитов с сожалением отошел от мотоцикла.

— Сегодня последний вечер, — сказал сокрушенно, — последний вечер в вашей компании, господа. Мне жаль…

— Должны отпраздновать его! — предложил Краусс тоном, не допускающим возражения.

— Да, — согласился Ипполитов, — но завтра у меня уже не будет ни настроения, ни желания проверить содержимое чемоданов.

— Я проверил все лично, — заверил Кранке.

— Полагаюсь на вас, гауптштурмфюрер, — склонил голову Ипполитов, — но хотел бы знать, в каком чемодане что лежит и как мне удобнее расположить необходимое.

В барак принесли вынутые из мотоцикла два небольших чемодана. Ипполитов стал проверять их. Вначале наклонился над чемоданом с оружием: все сложено аккуратно, с немецкой педантичностью. «Панцеркнакке» и комплект снарядов-ракет к нему, портфель с миной. Ипполитов подозрительно покосился на него: он всегда немного с предубеждением относился к взрывчатке. Конечно, знал, что без детонатора взрыв, невозможен, но все же соседство с миной действовало угнетающе. Ипполитову показалось, что Краусс заметил его нерешительность — этого только не хватало, — он переложил портфель поудобнее. Но Краусс, кажется, и не смотрел на него. Проклятая подозрительность, когда он только избавится от нее?

Ипполитов дотронулся до кобуры на ремне. Да, у него несколько пистолетов: те, что в чемодане, и вальтер, никелированный офицерский вальтер — безотказное и красивое оружие. Ипполитов знал, что у некоторых советских офицеров есть трофейные пистолеты, иметь такой считалось в какой-то мере шиком.

Наклонился над вторым чемоданом, перебрал его содержимое уже не так старательно, хотя в глубине души понимал, что этот чемодан имеет не меньшее значение. Радиостанция, комплект незаполненных бланков различных советских учреждений, паспорта, дипломы, удостоверения… Около полумиллиона рублей советских денег. «Молодец Валбицын, — подумал Ипполитов, — знает дело».

Кажется, только подумал о Валбицыне, а тот уже, оттерев Кранке, тоже склонился над чемоданом. Стал объяснять, будто Ипполитов никогда не видел таких приспособлений:

— Это комплект букв и наборная касса. Ручной металлический пресс для паспортов, металлические штампы полевых почт, печати и штампы различных воинских частей… Надеюсь, вы не забыли, как пользоваться штампами?

Менторский тон Валбицына разозлил Ипполитова, и он захлопнул чемодан, чуть не прищемив длинные пальцы инструктора. Повернулся к Кранке:

— Итак, я убедился, что все в порядке! — Произнес властно, будто был не агентом-диверсантом, а по меньшей мере инспектором главного управления имперской безопасности.

Кранке подобострастно склонил голову, еще раз пообещав себе рассчитаться с этим наглецом в случае его благополучного возвращения.

— Что ж, господа, — предложил Ипполитов, — с делами покончено, пошли.

Все оживились в предчувствии банкета. Валбицын потер руки и почмокал губами, как будто уже выпил первую рюмку, и почувствовал, как приятно обжег коньяк его желудок. Ипполитов накинул плащ — никто не должен видеть его в форме советского офицера, — и общество направилось к машине.

Им открыла не служанка, а сама Сулова. Она уже несколько дней обнашивала форму младшего лейтенанта Красной Армии и поэтому пребывала в скверном настроении. Во-первых, ей в принципе не нравилась форменная одежда — отдавала предпочтение платьям с большим декольте, считая, что именно ее высокая грудь, главным образом, нравится мужчинам. Во-вторых, была зла на Краусса и Кранке за то, что ее сделали всего лишь младшим лейтенантом. В глубине души понимала, что они правы, что им виднее — в