благодаря вашему непреднамеренному вмешательству, и, скорее всего, уничтожат после допроса, если мы его не выручим.
– Дворовой, машина идет в обратную сторону, – сообщил майор Тихомиров.
– Работайте, – сказал Занадворов в микрофон и повернулся к пленнику. – Автандил Георгиевич, мы ничего не имеем против вас и ваших сотрудников. Тем не менее, чтобы вы нам не помешали, мы вынуждены временно ограничить вашу свободу. Вы уж посидите в машине – извините еще раз – в наручниках. И под охраной.
– Но… Я мог бы дать слово…
– Извините. Когда идет война, случайности лучше исключить.
– Война?
– Война на уничтожение моего народа. Операция, которую проводит полковник Лоренц, носит красноречивое название – «Хиросима». Даже сами американцы проводят аналогию. Мы тем более воспринимаем их деятельность очень серьезно. Это война – не с Грузией, хотя грузинские спецслужбы помогают американцам, и даже не с самими Соединенными Штатами. Это война с ЦРУ и с идеологией, которую сформировали когда-то Ален Даллес и чуть позже Збигнев Бжезинский. Идеологией, направленной на уничтожение российской государственности и русского народа. Впрочем, не только русского, поскольку в России живет множество национальностей. И деятельность нынешней лаборатории – это только развитие их планов!
Врач поморщился.
– И как долго продлится это ограничение?
Его, конечно, не волновали чужие проблемы, хотя деятельность лаборатории и возмутила врача, как заметил Занадворов. Автандила Георгиевича волновала собственная судьба.
– По крайней мере, несколько часов. Вы можете выспаться – у вас вид невыспавшегося человека… Как только будет возможно, вас освободят.
«Вид невыспавшегося человека» относился скорее не к недосыпанию, а к сливовому цвету носа врача. Тот, может быть, и понял, но промолчал.
«Уазик» грузинской военной комендатуры ехал значительно быстрее медицинского «собрата», но дребезжал, несомненно, громче. А в скорости просматривалась скорее не заслуга автомобиля, а только отношение к нему водителя.
Ситуация повторилась полностью, словно это был дубль одного и того же момента на киносъемках. При всем желании водителя ехать быстрее подобная езда на том участке, что выбрал для захвата майор Тихомиров, была попросту невозможна. А по медленно идущей машине снайперу стрелять было проще. Впрочем, и по более быстрой цели старший лейтенант Шумаков не промахнулся бы, но в том случае существовала угроза, что при лопнувшей покрышке малоопытный водитель может не справиться с управлением и машина вылетит под откос. В этих местах есть участки, где лететь придется долго. Рана Элизабара не зажила, и удовольствия от полета кувырком он должен испытать немного. Да и от самого «уазика» в этом случае мало что останется, а спецназовцам требовалась целая машина.
Но все обошлось. Двигатель, работающий на малых оборотах, сразу после того как колесо «разули», заглох, и «УАЗ» встал, только чуть качнувшись на пружинных амортизаторах. Выскочили наружу солдат- водитель и офицер с переднего пассажирского сиденья. Из боковой двери салона выпрыгнули двое солдат. Только один из охранников, остановившийся у распахнутой дверцы, держал в руках автомат, да у офицера в кобуре на поясе болтался пистолет. Пытались понять, что произошло, но времени на понимание им отпущено не было. Тут же из-за ограничивающих поворот дороги камней поднялись пять фигур с подготовленным оружием. Офицер попробовал оказать сопротивление, но, к своему счастью, схватился не за пистолет, а пожелал ударить капитана Ёлкина ногой. Капитан, слегка присев, хладнокровно пропустил ногу над головой, пружинисто выпрямился, одновременно сгибая колено и нанося им удар в печень офицеру, не успевшему прочно встать на ноги. Этого удара хватило, чтобы противник застыл и начал хватать ртом воздух; но воздуха, даже чистого, горного, не хватило, и офицер упал. Солдаты же, ничего не понимая в происходящем, на боевые действия настроены не были и сопротивления оказать не пожелали. Тот, что выскочил с автоматом, даже затвор не передернул.
И офицера, и солдат обезоружили быстро. Из машины вытащили оставшееся оружие и вывели торжествующего подполковника Элизабара Мелашвили, сильно хромающего – гораздо сильнее, нежели во время трудного маршрута по горам – и все еще не расставшегося со своим посохом. Правда, руки Элизабара были скованы наручниками, мешающими держать посох, но в кармане офицера конвоя нашелся ключ, и уже через несколько секунд Мелашвили растирал освобожденные запястья.
– Неприятная, оказывается, это штука – наручники… Руки устают!
Оставив одного бойца в охране возле медицинской машины, подполковник Занадворов с остальными офицерами двинулся в сторону комендантского «уазика». Там грузинские солдаты под командованием и приглядом майора Тихомирова уже ставили взамен оголенного колесного диска «запаску». Менять колеса они умели лучше, чем воевать, и это было сразу заметно.
Сергей Палыч, приблизившись, пожал Элизабару руку.
– С освобождением тебя! Круто, надо сказать, ты влип…
Грузинский подполковник широко и радостно улыбался.
– Я же знал, что вы вытащите! А если бы и не вытащили, я уже придумал, как выкрутиться. Главное, чтобы Джабраил не раскололся, и все прошло бы нормально…
– Каким, интересно, образом ты бы выкрутился?
– Все просто. Я слишком хорошо знаю наш государственный менталитет. – Это прозвучало так, словно подполковник Мелашвили знал пароль для прохода в рай.
– И что дальше? – поинтересовался Занадворов.
– Меня отвезли бы к Бежуашвили. Я с ним поговорил бы, и меня могли бы простить. Просто понять, пожурить – и простить… Необязательно, но могли бы. И не судили бы, как предателя…
– Не понимаю, – пожал плечами Сергей Палыч.
– Я сказал бы, что нашел человека, способного обеспечить поставки фенциклидина в Россию по приемлемой для меня – не для полковника Лоренца, а именно для меня – цене. И рассчитывал поиграть на этой разнице. Бежуашвили не смог бы мне что-то предъявить, потому что сам точно так же продавал фенциклидин Цепному. Такое у нас не осуждается – даже наоборот, вызывает уважение. За этим многие мелочи прошли бы незамеченными. Думаю, что отделался бы легко. Ну со службы выгнали бы, и все…
– А американцы? – насмешливо спросил слушающий это старший лейтенант Заболотнов. – Американцы лопухи, и внимания на них обращать не следует?
– Что американцы? А кто их спросит, как со мной поступать?
– Милый мой, ты размышляешь как ребенок, – сухо сказал Занадворов. – Ты влез в американский секретный проект, способный вызвать международный скандал и подпортить имидж Соединенных Штатов. И после этого ты считаешь, что американцы разрешат просто так тебя отпустить? Даже то, что тебя передали Бежуашвили, – удивительно. Но, если бы тот тебя отпустил, они сами «урыли» бы тебя – так глубоко, что десять собак найти не смогли бы. Со знанием таких фактов долго не живут…
– Ерунда! – отмахнулся Элизабар, но взгляд его вовсе не выглядел беззаботным.
Сергей Палыч сообразил, что Элизабар сам понимает ситуацию и на Бежуашвили совсем не надеется, поскольку тот поступит так, как прикажут американцы. Просто грузинскому подполковнику хочется принизить роль освободивших его спецназовцев. Он не желает быть должником, как Грузия не желает считать себя должником России…
– Если хочешь, мы можем освободить комендантскую машину. Колесо уже поставили, пусть тебя везут к Бежуашвили.
– Теперь уже поздно, – вздохнул Элизабар. – Конвой видел, что у меня с вами полное понимание… Значит, моя «легенда» загнулась.
Занадворов усмехнулся.
– Ну, если поздно, давай работать. За тобой, узник, все подробности обороны лаборатории и план помещений, где содержат Джабраила Дидигова. Чтобы нам ненароком не уничтожить нашего капитана вместе с лабораторией…
– Вы идете туда?
