Третьи, как мы уже видели, были направлены прямо на азимут восхода Южного Креста, известного как льюту крус, а также как мама миркук. Сорок линий секе, простирающиеся во всех направлениях к горизонту, обеспечивали из точки обзора Солнца (Храма) практические средства наблюдения за азимутом восхода звезд вокруг всего горизонта.

Далее, как отмечалось в главе 5, число сорок соответствует числу сближений Сатурна и Юпитера, составляющему мир-век[114]. Благодаря Муруа нам известно то огромное значение, которое во время царствования Пачакути придавалось «возвращению» в 1444 году сближения Сатурна и Юпитера 650 года н. э. Здесь, в творении Пачакути — системе секе, — мы получаем первый намек на то, что понималось под затеянной Пачакути «реорганизацией уак», упоминавшейся Муруа. В 328 уаках, распределенных по разным секе по прямой линии к горизонту, были представлены родословные уаки покоренных племен. Сходства между этим порядком и расположением сорока кусочков «бирюзы» в Пикильякте указывают на то, что смысл числа сорок состоял не в идеализации числа племен — в Куско было представлено 328 племенных уак, — а скорее заключался в его астрономическом значении. Так как эти уаки являлись изображениями, представляющими различные небесные объекты на неподвижной сфере звезд, и так как они располагались по направлению к горизонту, то на одном уровне мы находим, что система секе символизировала полностью весь мир-век, то есть сорок сближений Сатурна и Юпитера среди звезд[115]. На практическом уровне секе, как я полагаю, давали инкам бесподобный прибор для контроля за потоком прецессионного времени.

Инки имели все основания поступать именно так. Пятое Солнце родилось под знаком пророчества гибели. Оно могло бы жить только постольку, поскольку могла «жить» небесная Лама, точно так же, как жизнеспособность ворот на землю усопших была неразрывно связана с движением всех звезд, взятых вместе.

Понимаемые таким образом, сходства между интиуатаной в Мачу-Пикчу и секе Куско приобретают гораздо больший, чем просто преходящий, интерес. Строили ли инки систему секе, чтобы беспомощно наблюдать, как приближалось неизбежное? Такое заключение можно было бы вывести, если принять, что система секе, как и интиуатана, разрабатывалась для «привязывания солнца». В таком представлении храм Солнца, с его сорока «привязками» к горизонту, походил бы на Гулливера, пробуждающегося от дурного сна и обнаруживающего себя связанным массой лилипутов, звезд. Такая картина снова возвращает нас к основанию инкского пророчества, предвкушающего гибель.

Или же, а не могла ли здесь иметь место некая вспышка открытого неповиновения судьбе со стороны инков? Несомненно, позиция инков состояла не в том, что Солнце подчинялось звездам. Солнце было императором, царем и победоносным воином. Расположение системы секе отражало образ победоносного Солнца, стоящего в центре, хозяина всего им обозреваемого. Можно было бы вполне задаться вопросом, какой смысл мог иметься в таком оптимизме, если Солнцу было суждено погибнуть менее чем через столетие? Продолжая рассматривать и другие правдоподобные версии, я приглашаю читателя поразмыслить над сдвигом в их структуре восприятия. Храм Солнца, как и интиуатана, действительно предназначался «для привязки Солнца» — в его скрытом значении мира-века, — притом прочной привязки его и к звездам в небесах, и к их докучливым земным потомкам, племенам Анд. Но будучи «привязанным» таким образом, как могло бы Солнце рухнуть вниз? В конце концов Инка Пачакути, как и демонстрировал в ходе завоевания, намеревался полностью связать судьбу андских народов с судьбой Солнца.

Инкские геомантические обычаи вырастали из корней столь же глубоких, как и сама андская традиция. Если масса андских племен и мифологическое учение Виракочи представляли отпечаток небесной реки на хребте Анд, то инкские жрецы воспроизведут эту траекторию в обрядах июньского солнцестояния в Вильканоте. Если все три мира постоянно заново оживлялись водами из бездны, несомыми небесной рекой, то инки воплотят эту идею-форму в источнике волшебной красоты на острове Солнца в священных водах Титикаки. И когда умер последний Император, то его прах, надо сказать, был захоронен в реке, ведущей на землю богов.

Поскольку началось Пятое Солнце и на плечи инков свалилась гигантская миссия по спасению андской цивилизации от тисков смерти, выживание этого Солнца стало первостепенной задачей государственной политики. В этой ситуации представление о границах оказалось в центре геомантической мысли. От инкских императоров требовалось быть царями-воинами. Если андские племена трудились под бичом нескончаемой войны, тогда силы распада посредством завоевания должны были быть отброшены далеко от центра. В небесах Солнцу также требовалось постоянно рисковать всем, чтобы всегда удерживать в границах своих владений рамки Пятого Солнца — хрупкой Пятой Небесной Землей — перед лицом совместного движения «звезд-племен». Рамки, защищаемые Солнцем, простирались от тропика до тропика. Только небесная Лама сдерживала потоп.

Волна за волной это завоевание исходило от Куско, Пупа Мира, в форме постоянно расширяющегося золотого журчания, испускавшегося от Камня в Центре. Снаружи было варварство, смерть; внутри имелась возможность мира. Власть Солнца-Царя непрестанно действовала в обстановке опасности, энергично приводя все более обширные территории к равновесию. Наверху все было так же. Границы Пятого Солнца должны были устанавливаться, охраняться и защищаться.

Говорить, что инки облекали свои границы в «символическую форму» солнечной идиомы, значит упускать из виду почти что галлюциногенное свойство этой идеи-формы. Когда Уайна Капак вбивал золотые клинья по берегам реки, отмечающей северную границу империи, то это было и знаком для Сил Наверху, и предупреждением племенам внизу. Каждая церемония, каждая мысль, каждой действие, которые предпринимали инки в процессе установления границ империи Солнца, означали защиту осажденного Пятого Солнца наверху.

Когда племя мирно ассимилировалось в империю, Инка обменивался перьями ястреба с местными военными вождями. Как мы уже видели, мифологический смысл хищных птиц заключается в их способности взлетать или снижаться — подобно солнцу — к границам мира живых, то есть к самим воротам небес или к границам земли усопших. Эти птицы представляли собой посланников к границам Владений Солнца, некогда называвшихся кай пача («небесной землей»), а ныне рассматривавшихся в качестве царства Пятого Солнца в пространстве-времени. Взаимным обменом ястребиными перьями с местными военачальниками Инка укреплял границы империи Солнца, и новое племя заявляло о верности ему. «Твоя воля выполняется как на земле, так и на небесах».

Второй способ укрепления границ предполагал у этого Инки игру с элементами ловкости и удачи.

Целью в ней было сбить болами большую «змею», сделанную из шерсти и подбрасывавшуюся вверх. Победителем становился тот, кому удавалось наибольшее число раз обернуть змею шнуром болы. Согласно Альборносу, Инке удалось таким способом подчинить много областей. Другие соперники, местные аристократы, осознали, что должны были уступать Инке; когда они поступали именно таким образом, они великодушно вознаграждались полями, домашним скотом и «другими услугами».

Здесь мы обнаруживаем уже знакомую картину. В уарочирийских повестях именно новорожденный бог войны Париакака, швырнув свой золотой посох, пронзил и обездвижил большую и страшную змею, установив раз и навсегда, кто обладал правом «править». Змея была символом тектонического сдвига в земле и «уранового» сдвига во владениях «небесной земли», области небесной сферы между тропиками. Эта область, принимающая свою форму от экстремальных положений солнца на небесной сфере, была небесным аналогом или моделью империи Солнца на земле. В игре по сбиванию змеи Инка работал болами, называвшимися ливиак, то есть именем молнии. Как в случаях с Париакакой и, что более существенно, Виракочей, который вызывал космический огонь, поднимая его посох, ось небесной сферы одновременно служила молнией, посланной с самого высокого неба, и тот, кто обладал ею, являлся законным правителем Века. Стало быть, одолевая подвижную змею, Инка овладевал границами империи. По