министр иностранных дел, не дал ему на это возможности, заявив, что Франция «будет действовать сообразно своим интересам». Тем не менее это сообщение является единственным в своём роде документом. Оставаясь нейтральной, Франция лишалась на время войны двух важнейших защитных пунктов на своей восточной границе. Чего она могла ожидать в случае участия в войне и победы Германии? Вероятно, утраты доброй трети своей территории и большей части своих колониальных владений и в результате превращения во второстепенную державу.
Что касается Великобритании, то ей не угрожал захват её европейской территории, но зато занятие Германией Бельгии, даже временного характера, уже не говоря о возможности её полного присоединения, на что существуют положительные указания [19], создавало для неё положение, с которым общественное мнение Англии не могло бы никогда примириться.
Державы Согласия вступили в войну с Германией с полным сознанием рокового её значения для каждой из них. Для них победа означала сохранение независимости и возможность свободно жить и развиваться в будущем. Для Германии вопрос ставился иначе. Хотя её государственные деятели и печать твердили о «борьбе на жизнь или смерть», они понимали, что дело сводилось, в сущности, для их родины только к тому, удастся ли германскому народу осуществить свою мечту о мировом владычестве или нет. Нельзя, конечно, отрицать, что ставка была громадная. В надежде на её выигрыш было воспитано все новое поколение Германии, и все принесенные ею жертвы и потраченные усилия как со стороны правительства, так и всех сознательно работавших для величия отечества немцев были направлены к этой цели. Возможность неудачи представлялась ударом для народного самолюбия и грозной опасностью для государственного строя, связавшего свою судьбу с грандиозным планом мирового владычества. Вместе с тем, однако, трезвые немцы — правда, в бурную эпоху мировой войны их было не много — понимали, что суждено ли было их мечтам осуществиться или нет, Германия от этого не перестанет существовать, что её многомиллионный народ не утратит присущих ему качеств, создавших его величие, и поэтому и своей силы, и что государственная его территория подвергнется, в худшем случае, лишь незначительным изменениям. Германия, перестав быть мировой, всё же осталась бы великой европейской державой.
Это было ясно и всем ответственным деятелям Тройственного согласия, как и всякому политически мыслящему человеку. Риск, связанный с европейской войной, не был равен для обеих состязавшихся сторон. Для Германии он представлял крушение честолюбивой мечты, для её противников же — либо окончательную гибель, либо такое умаление чести и материальной силы, которое было мало чем лучше гибели.
Этим, может быть, возможно объяснить то легкомыслие, с которым германское правительство увлекло свой народ на путь мировой войны, выбрав для осуществления своего политического замысла наименее благоприятную минуту. Из вышесказанного следует, что уязвимость Германии была несравненно меньше уязвимости Держав согласия. Ослабить её длительно было возможно, только лишив её тех подсобных сил, которыми она располагала в Юго-Восточной Европе после развала искусственной системы союзов, созданной Бисмарком и расширенной его преемниками, вдохновленными его примером. Среди этих подсобных сил первое место принадлежало Австро-Венгрии, после которой следует назвать Турцию и Болгарию.
Я уже говорил, что при слабом управлении Вильгельма II и Бетмана-Гольвега характер взаимоотношений Германии и Австро-Венгрии видоизменился определенно не в пользу первой. Заключая в 1879 году союз с Австро-Венгрией, Бисмарк имел в виду отвести ей в этом политическом сочетании служебную роль на случай войны с Россией, которая стала вероятной с того времени, что Германия отказалась на Берлинском конгрессе от своей вековой дружбы с нами, принеся в жертву наши интересы на Балканах интересам Австро-Венгрии и Англии. Этой переменой фронта она положила начало системе новых союзов, разделившей Европу в конце XIX столетия на два враждебных лагеря и косвенно приведшей к катастрофе 1914 года. Уже с 1909 года отношения участников союза начали изменяться и Австро-Венгрия стала играть в нём роль, не соответствовавшую её истинному значению. Летом 1914 года эта перемена ролей обозначилась настолько резко, что главным фактором в нём оказался не берлинский, а венский кабинет, давший его политике направление, соответствовавшее его собственным видам.
Я снова возвращаюсь здесь к этому факту для того, чтобы иметь случай указать, что Австро-Венгрия, сама по себе никому не опасная, приобретала в силу той неразрывной связи с Германией, в которую её поставила политика князя Бюлова, громадное значение не для одной России, которой она открыто бросила вызов, а и для остальных великих держав тем, что держала в своих руках судьбы европейского мира. Как ни слаба была её военная сила благодаря отсутствию в ней национального единства, никакой иной союзник не мог заменить её для Германии ввиду особенности её географического положения. Заслоняя её южную границу, Придунайская держава лежала на пути между балканскими странами и Ближним Востоком, куда стремительно влекла Германию программа её «нового курса». Сама природа как будто предназначала монархию Габсбургов служить целям германской политики с тех пор, как её внутренняя немощь сделала её неспособной к достижению своих политических целей собственными силами.
Как ноль удесятеряет значение цифры, после которой он стоит, так и Австро-Венгрия увеличивала силы своей союзницы. Самым верным способом нанести Германии чувствительный удар и обезопасить себя от возможности захвата ею мировой власти было разрушение шаткого строения Габсбургской монархии, давно клонившегося к упадку, но не утратившего до последнего дня своего существования значения главного очага европейской смуты.
После балканских войн Турция потеряла своё значение не только как великая, но и как европейская держава. Она сохранила лишь незначительную часть своих владений по эту сторону проливов, но оставалась по-прежнему их привратницей, благодаря чему не утратила своего международного значения. Как я указывал, Турция с начала XX века постепенно все более подпадала под прямую зависимость от Германии. Осенью 1913 года эта зависимость установилась настолько прочно и открыто, что вызвала законный протест со стороны России как державы наиболее заинтересованной в сохранении турецкой независимости и возбудила проявление некоторого беспокойства в наших западноевропейских друзьях. Отношение Турции к войне 1914 года являлось, для всех без исключения её участников, вопросом первостепенной важности. Переход Турции на сторону Австро-Германии угрожал России особенно опасными последствиями, так как, во первых, открывал неприятельским морским силам доступ в Черное море и задерживал на турецкой границе значительную часть нашей армии, отвлекая её от участия в войне на главном фронте, и, во-вторых, запирая нас в Черном море, отрезал нас от прямых общений с союзниками и парализовал экономически, сводя наши сношения с внешним миром к одному морскому выходу через отдаленный и во всех отношениях малоудовлетворительный Архангельский порт.
Эти соображения, естественно, были приняты во внимание Германией, и её представитель в Константинополе, барон Вангенгейм, типичный представитель воинствующих германских дипломатов, употребил все усилия, чтобы втянуть Порту в войну с самого её возникновения. По свидетельству американского посла в Турции, г-на Моргентау, внимательно следившего за деятельностью своего германского товарища, Вангенгейм с первой минуты открытия военных действий между Германией и Россией решил использовать присутствие в Средиземном море двух германских крейсеров, «Гэбена» и «Бреславля», чтобы открыв им доступ в Константинополь через Дарданеллы, поставить Европу лицом к лицу со свершившимся фактом Турецко-Германского союза и упразднить, таким образом, предварительную фазу дипломатических переговоров. Благодаря оплошности командиров эскадр наших союзников этот маневр удался блестящим образом, и 10 августа оба германских крейсера были в полной безопасности в турецких водах, а Турция бесповоротно связала свою судьбу с нашими противниками.
