давно за меня назначили. И пришла она только вчера. Но почему Макс? И откуда он мог все знать? Такие вещи, которые знал только я и моя мама. И никто, никто на свете!..

И тут я похолодел от неожиданной догадки. Он был знаком с моей матерью. Ну, конечно. Только этим можно объяснить такое доскональное знание и исследование моей жизни. Только этим! Но мама! Как она могла довериться этому напыщенному, самоуверенному, лощеному бездарю! Впрочем, это было вполне в ее духе. И Макс вполне был в ее вкусе. Вполне возможно, он и привозил ей дорогие шмотки, а мне джинсы, за которые я однажды продал память о своем любимом голубе.

В дверь позвонили. Я прекрасно знал, что это полуслепой старик с собакой, по доброй воле разносящий газеты. Но все равно от неожиданности вздрогнул. И как всегда раздраженно бурча про себя пошел открывать.

Это был не старик. Это была Надежда Андреевна. Я некоторое время тупо смотрел на нее. Она дрожала на пороге. Ее тушь была размазана по лицу, помада расплылась, капли с вульгарной одежды а-ля Диана стекали на пол. Господи! До меня, наконец, дошло, что ее всю ночь не было дома, а я даже этого не заметил. Впрочем, этой ночью я ничего не замечал. Этой ночью я не по своей воле посетил прошлое.

– Надежда Андреевна…

– Да, да, да, – она повторяла это заученно, мне стало не по себе и я наконец сообразил и втащил ее в дом.

– Вы же совсем промокли. Где вы были? Скажите же что-нибудь, ну скажите!

Ее плечи дернулись, она, обмякнув, упала на диван и, наконец, разрыдалась.

Я понятия не имел, что мне делать и с надеждой посмотрел на дверь. Мне вдруг так захотелось, чтобы пришел полуслепой старик, я бы непременно бросился ему открывать, увидел бы его лицо, посмотрел в его неживые глаза, пожал руку и потрепал по взлохмаченной шерсти его дворовую собаку. Ну почему он не звонит, его визит сейчас выглядел бы спасением. Я понимал, что со Смирновой что-то произошло страшное. Страшное произошло и со мной. Я не был психологом, но я отлично знал, что когда у двоих беда, необходим третий, не имеющий к нам никакого отношения, совсем незнакомый, пришедший из реальности и не знающий в этот миг трагедии. Возможно, тот, который разносит рекламные газеты по утрам и заводит разговор о погоде и бездомных животных.

Но старика не было. И я вдруг сообразил, что его не было и вчера. И некстати подумал, что уже скучаю по этим ранним звонкам и бессмысленным газетам, которые сразу же отправляются в урну.

Старика не было. И мы с Надеждой Андреевной оставались в своей реальности, несчастливой, пугающей и непонятной.

Вообще бы я предпочел, чтобы сегодня утешали меня. Но это было невозможно. Утешить меня могла только мама. И ни кто, ни одна живая душа даже понятия не имела, что я и есть этот самоуверенный парень с золотой клюшкой в руке с лощеным лицом с лощеной обложки. Мама! Мое сердце заныло от боли. Мамаё только она могла дать вразумительное объяснение всему происходящему. Только она бы трагедию могла превратить в фарс и пустяк. Потрепала бы меня по щеке, как в детстве и беспечно сказала:

– Талик, Талечка, вот видишь, что с тобой делает память. Она разрушает тебя, твою жизнь. А ведь я учила тебя забывать. Память нас тянет назад, как в болото, засасывает наши надежды и стремления. Если бы ты все забыл, ничего бы этого не произошло, разве не так?

Так, мама, так. Но иногда память помогает вновь возродиться. Хотя и очень дорогой ценой. Во всяком случае, я ни о чем не жалею. И если бы я не забывал свои ошибки, свои подлые поступки с самого детства, возможно, этой страшной трагедии со мной бы не произошло. Отсутствие памяти спасало меня от боли. Но память могла спасти от трагедии. И кто меня научил все забывать. Ты, мама?…

Надежда Андреевна по-прежнему плакала. Я налил ей немного вина. Она залпом выпила. И шумно вздохнула.

– Если бы вы знали, как мне плохо. Словно я во второй раз похоронила мужа. Нет, словно я его убила.

Ну, уж нет, право на убийство Смирнова принадлежит мне.

– Не преувеличивайте, Надя. Никого вы не похоронили и никого не убили.

– Что вы знаете! Что вы вообще можете знать, – ее накрашенные губы скривились.

– Вы имеете в виду это? – я показал ей книжку с моей лощеной физиономией.

Интересно, сможет она теперь узнать во мне убийцу ее мужа. Я, конечно, очень отличаюсь от этого красавчика с обложки. Но не настолько же. И мне вдруг захотелось все ей рассказать, объяснить, оправдаться. И я лишь удивился, почему не сделал это сразу. Возможно, просто потому, что она не приняла бы помощь от убийцы своего мужа. Примет ли теперь? Теперь. Теперь так много изменилась. Да и она, судя по ее несчастному виду, по ее растрепанным волосам, дрожащим рукам. Влюблена совсем в другого. И причина ее слез, похоже, тоже в другом.

– Надя, Надежда, Надежда Андреевна, – мой голос охрип от бессонницы и водки. И я, как на трибуне, откашлялся. – Я бы хотел, именно сегодня, хотя нужно было это сделать сразу. Но я хотел бы, чтобы вы знали всю правду.

– Правду? – она недоуменно на меня посмотрела. И еще больше задрожала. И я заметил, что капли дождя по-прежнему стекают с ее одежды на пол, превращаясь в мутную лужицу. – Правду? Неужели есть большая правда, чем та. Которую я знаю?

Она осторожно, двумя пальчиками взяла из моих рук книжку, словно заразную вещь.

– Вы ее прочитали? – почему-то шепотом спросила Смирнова.

– Увы. И, насколько я понял, вы тоже. И что вы думаете об этом парне? – я пристально посмотрел в ее глаза. – Отвратительный тип, заслуживающий виселицы.

– Скорее сочувствия. Виселицы сегодня заслуживают те, кто стоит на Олимпе. Хотя это они думают, что это Олимп. А вполне возможно это всего лишь эшафот. И просто их очередь еще не пришла. А этот парень и так наказан, гораздо больше, чем он этого заслуживает.

– Вы считаете монастырь наказанием?

– Причем тут монастырь?

– Ну, остаток жизни, насколько я знаю, он проведет в монастыре.

– Значит, вы не дочитали до конца?

– Конец? Нет, не дочитал. Его все-таки повесили? Честно говоря, на конец у меня уже нет сил, просто нет сил.

Я откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Надежда Андреевна налила мне полстакана водки и поднесла к губам.

– Вы должны сделать последнее усилие. Вы должны прочесть. Выпейте, это возможно поможет. Всего лишь одна глава.

– От этой главы не снесет голову?

– Если у меня не снесло… А вы, пожалуй, сильнее. Хотя, как знать.

Надежда Андреевна сама раскрыла книжку на нужной странице и настойчиво вложила в мои руки. И даже сцепила на ней мои пальцы, чтобы я не передумал. Почему-то отключила телефон. А сама закрылась в ванной, и вскоре я услышал, как льется вода.

Как только она перестала литься, я завершил чтение. Так быстро, всего лишь десяток минут, пока набиралась полная ванна. И некстати подумал, что в этот промежуток так много может случиться. Кто-то может умереть, кто-то родиться, кто-то влюбиться, кто-то разойтись. Да мало ли что. Всего лишь в десяток минут, когда набирается ванна.

У меня за этот промежуток не снесло голову. Я даже за нее схватился, чтобы убедиться на месте ли она. На месте. Я прикрыл глаза. И вдруг подумал, как устал за последнее время от неожиданностей. И как мне хочется отдохнуть. И даже впервые без страха вспомнил о море, солнце, загорелых девушках, тропических пальмах. И даже успел подумать о Тонечке. Ей бы так пошел южный загар. Словно я нашел ключ от камеры хранения для моих чувств и желаний, но еще не решался ее открыть.

Последняя глава завершала мое окончательное падение. Я слишком хорошо думал о Максе, раз предположил, что он в эпилоге отправит меня в монастырь. Все оказалось подлее, отвратительнее, но в целом правдивее. Просто правда была перевернута с ног на голову. Да и написана была бездарно, словно последнюю главу писал совсем другой человек.

А правда заключалась в том, что я – как истинный убийца – пришел на похороны своей жертвы. И там,