За окном все звучала маршевая музыка, но тише, оркестр, похоже, перевели куда-то за собор Александра Невского. Опять вблизи посольского особняка проходила воинская часть. На этот раз солдаты шли не пара дным маршевым шагом. Должно быть, возвращались в казармы.
Ездили в это дачное место, когда хотели побыть одни, хотя на день-два выпасть из поля зрения Яковлева и его помощников, когда накапливалось, о чем надо было поговорить свободно. В Софии не могли позволить себе такую роскошь.
Снимали мезонин у знакомого болгарина. Дом был большой, теплый, с громадным садом, за которым следил садовник, глухой старик, живший неподалеку. Каждое утро старик приходил со своим инструментом, привозил на тачке лопаты, грабли, брезентовую сумку с набором садовых ножей, ножниц. Работал час- полтора, не больше, но яблони и плодовый кустарник всегда носили на себе свежие следы ухода - сухие ветви обрезаны, обрезки собраны и сожжены, стволы деревьев побелены, и при этом всегда расчищены, разметены дорожки в саду. По этим дорожкам любили гулять Раскольниковы.
В субботу выехали поздно. Въехали в Чамкорию уже затемно, отпустили Мишу, шофера, с наказом быть обратно утром в понедельник, поужинали и вышли в сад. Но гуляли недолго, шел снег, и оба чувствовали себя разбитыми после дороги, оказавшейся трудной из-за снежных завалов. Молча прошли по одной из дорожек до конца сада и повернули назад. Рано легли спать.
Утром, когда выбрались в сад, снова шел снег, но дорожки были расчищены, сугробы наметены под деревьями. Как и вчера, дошли до конца дорожки - и остановились. Снег падал крупными пушистыми хлопьями. Тишина и покой царили в мире. Радоваться бы этой красоте, но давила на сердце тревога.
Заговорили о процессе.
- Процесс подстроен НКВД, это ясно, - сказал он. - Неясно другое. Почему подсудимые сознаются? Не думаю, что дело тут в пытках. Не верю, чтобы пытками могли сло мить таких сильных людей, как Пятаков или Муралов. Дело в другом. В чем? Не понимаю. То есть иногда мне такое приходит на ум, что лучше не думать. Тут какая-то психологическая черта, общая всем нам. Не знаю…
Он замолчал. Она подождала, не заговорит ли снова, и спросила:
- Зачем ему эти процессы? Чего он хочет?
- Чего он хочет? - повторил Раскольников. - Чего он хотел, когда устраивал 'вредительские' процессы? На кого-то надо свалить просчеты в политике. Тут новые заботы. Предстоят выборы по новой конституции, тайные, результат которых заранее нельзя определить. Наконец, почему не рассчитаться со старыми личными врагами?
- Но ведь никто не верит в самооговоры подсудимых.
- Почему никто? Не верят иностранцы. А нашему человеку, не выезжающему за границу, не читающему иностранных газет, как не верить…
- Но как он забрал такую власть?
- Он не забрал ее, ему ее дали! Мы дали ее. Дали Зиновьев, Каменев. Бухарин. Не возражали, когда еще не поздно было возразить, ни Рыков, ни Томский, ни Пятаков. Перед собой оправдывались заботой о единстве. Расхлебываем кашу, которую сами заварили.
Она не сразу решилась, но все-таки спросила:
- Скажи, и тебе могут грозить… неприятности?
- Не думаю, - ответил он, помолчав. Пояснил с усмешкой: - В личных его врагах не был как будто. Напротив, во время борьбы с оппозициями поддерживал его линию. Тоже, видишь ли, заботился о единстве. Но кто бы мог думать, что так обернется…
- Что теперь будет? Неужели все так безнадежно?
- Не знаю. Партия раздавлена. И все-таки он не всесилен. Еще есть люди, которые могут ему оказать сопротивление. Военные. Они недовольны состоянием армии… Посмотрим.
Умолк, ушел в себя. Снег все падал, лепился на ресницы, таял на губах. Он передернул плечами:
- Зябко. Вернемся в дом.
Утром в понедельник, только сели завтракать, подъехал Миша, посигналил и остался сидеть в машине. Обычно он без церемоний входил в дом. Накинув шубку, Муза вышла на крыльцо, позвала его, он поблагодарил и отказался войти, сказал, что подождет в машине.
- Что с ним? - спросила, вернувшись в столовую. Раскольников промолчал.
И в дороге Миша вел себя необычно. Сосредоточенно молчал. На вопросы отвечал, предварительно подумав. Что-то еще за эти два дня произошло в Софии.
Когда приехали, в вестибюле полпредства увидели объявление: вечером состоится собрание партячейки с повесткой дня 'О гр-ке Буравцевой и других', докладчик генеральный консул тов. Ткачев. О 'гражданке' Буравцевой, отметил про себя, читая, Раскольников. Буравцева, жена первого секретаря, уже не 'товарищ'.
Из угловой комнаты вышел Яковлев и направился к ним, издали кланяясь, выражая безусловную почтительность и вместе сохраняя в походке степенность, как бы намекая на известную независимость. Эта комната служила Яковлеву наблюдательным пунктом, весь день в ней непременно кто-нибудь находился: сам Яковлев, его помощник Павлов или консул Ткачев, начальник Яковлева по штатному расписанию полпредства и его подчиненный по линии НКВД. Они регистрировали всех входивших в здание и выходивших из него.
Муза отправилась к себе наверх, Раскольников остался у стенда.
- Что это значит? - спросил, указывая на объявление, когда Яковлев подошел.
- Николай Павлович сегодня утром приехал, - сказал Яковлев о Ткачеве, выезжавшем в Москву по вызову. - В наркомате ему сообщили, что жена Буравцева, Евгения Донатовна, арестована как польская шпионка. Коммунисты должны обсудить этот факт и дать ему оценку. Чепэ в нашем коллективе, Федор Федорович. Наша вина, мы проглядели.
Сдвинув брови, Яковлев говорил с мужественной прямотой, беря и на себя долю вины. Худое, аскетическое его лицо с играющими желваками было страстно, он рвался в бой, готовый лечь костьми, но исправить ошибку. На фронте, в атаке с винтовкой наперевес этому человеку цены бы не было.
- Что значит 'и других'? Кто другие?
- Есть люди, потерявшие политическую бдительность,- сурово сказал Яковлев, смотря в глаза полпреда.
- Например?
- Сам Буравцев. Мы должны и ему дать характеристику и протокол обсуждения направить в Москву в наркомат.
- Обсуждать в его отсутствие?
- Это не имеет значения.
- Кто еще?
- О других поговорим в свое время, - сказал Яковлев твердо. - Вы придете?
- Нет, - резко ответил Раскольников. - Вечером занят. - Хотел было добавить: вечером должен быть на приеме в турецком посольстве. Но не стал добавлять. Не хватало еще объясняться. Тем более что вовсе не собирался быть у турецкого посла. Не ходил на ячейки. И не будет ходить. Без всяких объяснений.
- Когда к вам зайти? Нужно подписать визы и по распоряжениям наркомата.
- Через полчаса.
- Хорошо.
'Пропал Михаил Васильевич', - думал Раскольников о Буравцеве, поднимаясь на свой второй этаж. Жена Буравцева, Евгения Донатовна, была полька по происхождению. У нее были родственники в Польше. Не довольно ли, в самом деле, улик, чтобы арестовать ее как польскую шпионку? И заодно мужа…
Через полчаса Яковлев появился с бумагами. Раскольников подписал, вернул.
- И еще вот, - протягивал Яковлев заклеенный пакет.- Просил передать заходивший вчера в консульство ваш бывший сослуживец товарищ Лепетенко. Жалел, что не застал вас. Был в Софии проездом с военной делегацией. Передал пакет. - Я могу идти?
- Да, спасибо.
Яковлев ушел.
