- Я слышал, вы тяготились работой в Афганистане? Тяжелые были условия жизни?

- Нет, условия жизни были вполне сносные. Но мне казалось, что я выполнил задачу, которую на меня возложил Наркоминдел. Нужно было провести в жизнь заключенный с правительством Амануллы-хана политический договор. В этом направлении многое удалось сделать. Афганистан самоопределился, сделав ставку на нашу карту, а не на англичан.

- Какими бы вы хотели видеть в дальнейшем наши отношения с Афганистаном? Чем важен для нас Афганистан?

- Значение Афганистана двояко: как стратегического подступа к Индии и как транзитного коридора мирных торго вых путей между Индией и Средней Азией и далее в Европу. Правда, роль транзитного коридора Афганистан в значительной мере потерял после превращения Индии в английскую колонию и перехода ее внешней торговли на морские пути. Но он может вернуть себе былое величие, если по его территории когда-нибудь пройдет рельсовый путь, соединяющий железнодорожную сеть СССР с индийскими дорогами на участке Кушка-Герат-Кандагар-Кветта. Мы могли бы помочь Афганистану построить этот путь. Выгоды очевидны.

- Вы об этом, товарищ Раскольников, подробно напишите в своем отчете о работе в Афганистане.

- Уже написал, представил отчет в НКИД. Но там как будто не очень интересуются тем, что происходит за пределами Европы, на Востоке.

- А вы - для меня напишите, товарищ Раскольников. Меня интересует все, что происходит на Востоке. Это вас не затруднит?

- Нет, Иосиф Виссарионович. Пожалуйста.

- Вот и хорошо. Кстати, а что случилось с этим турком, который бежал в Афганистан, несогласный с политикой, проводимой правительством президента Ататюрка? Бедри-бей, кажется, его имя?

- Он умер в Кабуле.

- Как это случилось?

- Его отравили.

Сталин неопределенно хмыкнул, подмигнул Буденному, молча потягивавшему водку.

- Видите, как там кончаются дискуссии.

Буденный кивнул, ничего не сказав.

- А наши дискуссии, похоже, бесконечны. Одна переходит в другую. Ничего, все перемелется. Перемелется - мука будет. Вот именно мука, сказал Сталин и, сморщив нос, беззвучно рассмеялся.

Он подлил вина в стакан Раскольникова, хлебнул из своего:

- Вы, как мне известно, пишете книгу воспоминаний о 17-м годе? Как она называется?

- 'Кронштадт и Питер в 1917 году', - ответил Раскольников, насторожился: неспроста генсек заговорил об этой книге.

- Мы тут с товарищами, в узком кругу, обсуждали ваши публикации из этой книги. Книга получается интересная. Хорошая книга. Но у товарищей возникли отдельные замечания, вопросы к вам. Товарищи считают, что вам следовало бы учесть эти замечания в книге. Сейчас придет товарищ Каменев, вместе и обсудим эти замечания. Вы не возражаете? Возможно, придет и товарищ Зиновьев. Он тоже хотел повидаться с вами. Но у меня есть подозрение, что вы с ним не в ладах?

- Дело прошлое, товарищ Сталин.

- Это хорошо. Кто прошлое помянет, тому глаз вон, - Сталин снова беззвучно рассмеялся. - А вот и товарищ Каменев и товарищ Зиновьев.

Сталин повернулся к двери, в передней слышны были голоса вошедших с улицы людей.

- Ух, холодно! - В комнату вкатился, потирая озябшие руки, Каменев.

Он мало изменился, такой же кругленький, те же бородка и усы, разве чуть поседевшие, та же суетливая пробежка ежиком.

Обнялись с Раскольниковым.

Вошел и Зиновьев, молча пожал руку Раскольникову, сел в уголок - пить, есть отказался: желудок.

- Ну-с, рассказывайте: чем дышите, чем намерены заниматься в ближайшем будущем? - еще потирая красные от мороза руки, заговорил Каменев, присаживаясь к столу, наблюдая, как Сталин наливал ему водки, жестами показывая, чтобы не полный стакан. - Впрочем, нам известно, чем намерены заниматься: литературой. Прекрасно. Известно нам также, - он опрокинул в себя водку, закусил грушей, - что на совещании с оппозиционерами, на котором присутствовал вставший с постели Троцкий, вам предложено было место заместителя главного редактора 'Красной нови', помощника шута горохового Воронского, так?

Заметив удивленное и протестующее выражение на лице Раскольникова, Каменев сморщился в веселой улыбке:

- Откуда нам это известно? А нам все известно! Ладно, скажу вам без обиняков: вы сделаете большую ошибку в жизни, Федор Федорович, если свяжете свою судьбу с Троцким и компанией. Его звезда закатывается. Теперь, после смерти Ленина, особенно видно, насколько опасен он для дела нашей революции. Он не считается с реалиями сегодняшнего дня. У него одна перманентная революция на уме. Сейчас во всем мире происходит революционный отлив. Что же, нам в таких условиях сдать позиции? Он называет тупоумной и реакционной теорию социализма в отдельной стране. Хочет толкнуть страну на путь международных авантюр. Когда-то и мы с Григорием, грешные, думали так. Но это было до Октября, до победы нашей революции. Теперь нам предлагают отказаться от всех наших побед? Нет, шалишь! История нас поправила. А он остался на прежних, меньшевистских, позициях… - Каменев накрыл свой стакан ладонью, увидев, что Сталин приготовился подлить ему водки, помотал головой. Снова Раскольникову: - Он всюду кричит, что мы растворяемся в кулаке. Глупец! Не умеет понять, что кулак не опасен, когда рычаги политической и экономической власти в наших руках. И потом, где он, кулак? Кулак ликвидирован в гражданскую. Есть средний крестьянин, окрепший в условиях новой экономической политики, крепкий мужик, который дает нам товарное зерно…

- Кулак тоже есть, не надо закрывать на это глаза, - поправил Каменева Сталин. - Но правда то, что кулак под жестким контролем, мы ему не дадим развернуться. А надо будет - сковырнем. Как коросту.

- Так вот, - продолжал Каменев, от выпитой водки он порозовел; положив руки на стол, ладонями вниз, прихлопывал ими в такт речи. - Дискуссия с Троцким не завершена итоговыми документами партконференции. Его деятельность ведет к расколу партии. Этого нельзя допустить. Надо его остановить. И мы его остановим. Большинство партии на нашей стороне. Сейчас в Питере, в Москве, в провинции проводятся предварительные совещания по подготовке нового этапа дискуссии. Советую вам принять в новой дискуссии активное участие. Говорю вам это прямо, потому что знаю вас, уверен, что вы - не на стороне Троцкого. И еще, извините меня, Федор Федорович, но не могу не сказать о том, какую роль сыграл этот человек в вашей личной драме. Он со своим приспешником Радеком. Они сбили с толку вашу жену, вовлекли в берлинскую авантюру, которая могла бы стоить ей головы. Стоила не меньшего: разрыва с вами. Такое, думаю, не прощается… Вижу, вам неприятно об этом говорить. Еще раз прошу меня извинить. Словом, мы предлагаем вам военный союз на время боевых действий с неприятелем, - шутливым тоном проговорил Каменев. - Вы нам нужны. У вас в руках перо, в сердце кипит молодой задор, даром что старый партиец. Послужим вместе делу единства партии.

- Иосиф Виссарионович говорил, что у вас есть замечания к моей книге, - напомнил Раскольников; он чувствовал себя неловко под этим напором Каменева.

- Да, замечания. О достоинствах книги распространяться не буду. Думаю, Коба о них сказал. Замечания касаются, как вы, должно быть, догадываетесь, фигуры Троцкого. Не слишком ли много места ему уделено? Никто не спорит, его заслуги в октябрьские дни неоценимы. Но по вашей книге получается, что он да Ильич были единственными застрельщиками Октября. Если бы не они, то и революции бы не было. А роль масс - разве ничего не значит в истории? Я уже не говорю о роли партии, как коллективного вождя масс. Не думаю, что вы так считаете.

- Я действительно так не считаю, - согласился Раскольников.

- И хорошо. Просмотрите текст, право, книга только выиграет от того, что вы устраните указанный перекос. А теперь я хочу вам сделать официальное предложение от имени Политбюро. В отличие от оппозиции, которая предлагала вам роль второго человека в журнале 'Красная новь', мы хотели бы отдать в ваше полное распоряжение такой же литературно-общественный журнал назначить вас ответственным