продолжит свое восхождение. Уверенность Чжэн И Сао легко передавалась другим, хотя отличалась такой практичностью и приземленностью, что коробила многих из ее окружения. Руководители общества Белых Лотосов были настоящими отцами-патриотами, их вера в чистоту конфуцианских идеалов смешивалась с преклонением перед буддизмом, который, собственно, и породил тайное общество много веков назад. Идти в бой под водительством размахивающей мечом женщины казалось им отрицанием сокровенных ценностей, они подозревали, что тем самым подрываются идейные основы их восстания. Ее яркая личность самим своим существованием оскорбляла их представление о конфуцианском порядке.
Зато в глазах простого люда, который бежал за ее знаменем, Сао была непогрешимой. Она воплощала таящийся глубоко в подсознании каждого китайца дух анархии, свойственный, им в гораздо большей степени, нежели другим народам, возможно, по той причине, что их внешняя жизнь жестко ограничивалась суровейшим сводом законов.
Но что еще важнее, Сао являлась непогрешимой в глазах главного полководца общества — своего собственного мужа. Достаточно было взглянуть на ее сияющие глаза, вздымающуюся грудь, подвижные бедра, чтобы понять, почему Чжэн И подобрал ее с улицы. Однако следовало знать характеры супругов, чтобы понять, почему он так возвысил ее в условиях, в которых женщине отводилось единственное место — дом. Честолюбивого революционера Чжэн И реальная жизнь часто ставила в тупик, погружая в депрессию и пессимизм, какая-нибудь пустяковина вырастала перед ним в огромную гору, на которую предстояло долго и мучительно карабкаться. От этого он, по-видимому, страдал всю свою жизнь — до тех пор, пока на помощь ему не пришла Сао с ее бьющей ключом, нередко просто-таки яростной уверенностью. Так, она стала одной из тех, кто поднял Белых Лотосов на восстание, а сейчас вдохновляла его продолжение. Сао мало ценила учение Конфуция. Начиная с самого рождения жизнь для нее была борьбой. Она шла сразу к двум целям: отомстить тем, кто несправедливо с ней обошелся, и обрести все возможные богатства и блага.
Чжэн И поощрял ее мечты, довольный тем, что она придает ему силы. По той же причине он не возражал, когда она снова и снова вызывала Роберта к себе в постель. А также когда той же чести удостоился юнга Томми. Однако Баррингтон понимал, что их жизни висят на волоске и зависят лишь от страсти этой женщины.
Но какой страсти! Своей чувственностью она превзошла его самые необузданные фантазии, сочетая свойственную китаянкам утонченную соблазнительность с готовным бесстыдством проститутки. Он приходил к ней исключительно по ее вызову и уходил сразу же, как только она его отсылала. Роберт никогда не предполагал оказаться в столь опасном и унизительном положении. В то же время он быстро понял, что Сао, несмотря на свое отнюдь не знатное происхождение, превосходила мужа и умом и дальновидностью. Как никто другой, она знала, что успех мятежа быстротечен. И намеревалась во что бы то ни стало уйти от беды, очертания которой уже могла различить, и позаботиться о собственном благополучии. Роберт затронул очень чувствительную струну, предложив ей один из способов добиться этого.
Однако женщина оставалась женщиной. Чжэн И Сао не исполнилось и двадцати, но инстинкты зрелой женщины вовсю бушевали в ее крови. Как она хотела ребенка… Но это осталось несбыточной мечтой — из- за аборта, который ее вынудили сделать, когда ради пропитания она продавала себя на улице. Не случайно Сао впала в весьма распространенное заблуждение, уверив себя в том, что Роберт в силу размеров своего фаллоса наверняка способен ее оплодотворить. Но он не мог выполнить невозможное — сколько бы дурно пахнущих трав ни поглощала Сао, какие бы диковинные позы ни принимала в надежде зачать, если он проникнет достаточно глубоко.
Сао нисколько не сомневалась в конечном успехе. Роберт в свою очередь полагал, что не существовало еще узника, испытывавшего большее физическое наслаждение. Ему подносили лучшую еду и питье, а от него требовалось лишь держать корабль в полной готовности к выходу в море и восстанавливать силы для постели своей повелительницы, которая в любой момент могла призвать его в свои покои. Единственное, чего он опасался, — это гнева ее мужа, но Чжэн И смотрел на слабость жены сквозь пальцы, с благожелательным безразличием.
Роберт томился от неизвестности и неопределенности своего будущего, а тем временем цветущая весна сменилась летом, лето снова зимой, пока не миновал почти год с того момента, как «Альцеста» под управлением Юнь Кайлу вошла в Янцзыцзян. Наверное, в Калькутте их давно уже считали пропавшими без вести.
Что ж, они и в самом деле пропали — словно пошли ко дну во время тайфуна. Роберт не думал, что кто-нибудь из них снова увидит Англию. Во всяком случае его матросы уже совсем потеряли надежду. Некоторые из них женились на китаянках и больше времени проводили на берегу, чем в заключении на корабле, но никто против этого не возражал. Томми с головой окунулся в дворцовую жизнь; Роберту порою приходила в голову мысль, что Сао готовит из юнги замену ему самому; ведь когда-нибудь он постареет и утратит силы. Только боцман Армстронг не втягивался в местную жизнь, редко покидал бригантину и был постоянно погружен в раздумья об их судьбе. Все стремились к одному — выжить, а между тем их положение оставалось весьма непрочным. Особенно оно поколебалось летом 1796 года, когда Сао, державшая невольничий рынок, выбрала себе на нем приемного сына — шестилетнего мальчика по имени Бао.
— Выходит, мне отставка, — сказал Роберт.
Сао улыбнулась.
— Никакой отставки, Баррингтон. Ты согреваешь мою постель как никакой другой мужчина. Но я должна смотреть в будущее.
Роберт так и не понял, что она имела в виду, да вскоре стало не до того — пришла долгожданная весть о смерти императора Сяньлуна.
Смерть императора явилась событием огромного значения для всего Китая — она означала не просто смену правителя. Императора положено было похоронить только в указанный придворными астрологами день, а он мог наступить даже через год. Затем следовал период траура продолжительностью в двадцать семь месяцев. В это время запрещалось жениться, умерших хоронили с более скромными церемониями, а новорожденным не давали имен.
Никто не знал, относятся ли все эти правила к отрекшемуся от трона императору, но в любом случае народ в Ханькоу не был склонен придавать особое значение происходящим в Пекине событиям. Чжэн И и его соратники просто испытали облегчение оттого, что умер человек, которого они боялись больше всего на свете. Оставался только Хошэнь. Но вот сначала пришло известие, что Хошэнь смещен новым императором со всех своих постов, а затем сообщили, что его заставили покончить с собой.
— Теперь наша революция победила — объявил Чжэн И.
— Жаль, — задумчиво сказала Сао. — Я мечтала кастрировать его своими собственными руками.
— Сейчас, когда император Сяньлун умер, — продолжал Чжэн И, — мы в полной безопасности. Этот, новый, не обладает такой силой воли, какая была у его отца. Маньчжурская империя рухнет, и мы создадим свою империю здесь, в Шэньси. По-моему, варварский корабль нам больше не нужен.
— Я подумаю, что нам лучше сделать, — ответила Сао.
Роберт попытался в последний раз уговорить Сао.
— Мы вам больше не нужны, почему бы не позволить нам вернуться домой? — отважился спросить он.
— Ха! — откликнулась Сао. — Посмотрим.
Некоторое время ему пришлось довольствоваться этим ответом, но на следующий месяц все снова пошло кувырком: Ханькоу достигла новость о том, что император Цзяцин собирает большую знаменную армию для похода в провинцию Шэньси, чтобы покончить с Белыми Лотосами раз и навсегда.
— Ты говорил, что теперь у нас будет несколько лет мира, — напомнила мужу Сао.
— Не уразумею я что-то. Гаоцзун Шунь хуанди мертв. Император Цзяцин всегда слыл пьянчугой и бабником.
— И к тому же глупцом, — добавила Сао. — Мы разобьем его так же, как разгромили отца.
— Войсками его отца командовал Хошэнь, — заметил Чжэн И. — На сей раз возглавить войска может какой-нибудь храбрый вояка.
