А ждать их пришлось недолго. Всего лишь до вечера…

Темнело. Закатное солнце валилось куда-то за леса. Свет в кабинете не горел, отдав его во власть синих сумерек.

Расслабленно растекшийся в кресле профессор Дульсинский жестом пригласил меня присесть.

— Не люблю яркое освещение, двухсотсвечовые лампы, — произнес лениво он. — Мне нравятся мягкие полутона, скрадывающие остроту углов. Нравится пастельная игра цветов. А вам, мой любезный друг?

— Когда как, — неопределенно ответил я, поглаживая пальцами кожу электронной записной книжки.

— Яркий свет хорош в операционной. Но я же не хирург, — голос его был бархатный, вкрадчивый как в рекламе бормашины «Сампекс». — Прочь лирику. У меня для вас новости. Мне удалось прояснить некоторые моменты.

— Люблю приятные сюрпризы.

— Все любят…

Я резко откинулся в бок, пытаясь уйти от сокрушительного удара возникшего неожиданно и бесшумно, как привидение, противника. Среагировал я слишком поздно и понимал, что не успею ничего сделать. Но удара не последовало. Просто у меня с треском вырвали из рук записную книжку. Теперь ее держал резко отскочивший в сторону голубоглазый зомби Марсель. Он подошел к столу и протянул ее профессору.

— Качественная вещь, — деловито, как скупщик краденого, оценил мое личное имущество профессор, и у меня возникло подозрение, что возвращать книжку он мне не намерен.

— Что вы себе позволяете? — нашел я в себе нахальство непонимающе и уязвленно возмутиться творящимся Произволом.

— Чудо техники, — профессор возвратил книжку Марселю, тот отнес ее в соседнюю комнату, откуда донеслось тяжелое лязганье сейфа. — От греха подальше, . — теперь голос профессора был извиняющимся. — Не люблю, когда мешают откровенному разговору. Скажите, мой дорогой друг, вы на самом деле считаете меня крупным преступником или просто льстите моему самолюбию?

— Что за чепуха? — упорно продолжал возмущаться я.

— У меня есть дурная привычка, — признался он. — Это неуемное любопытство.

«И еще вреднее — золотая клептомания», — про себя добавил я.

— Иногда, к моему стыду, она подавляет врожденный такт, — продолжил профессор. — Я попросил моих добрых знакомых пропустить записки, которые вы передава ли с моей помощью, через компьютер. Это у вас в МУРе выдумывают такие хлипкие шифры?..

— Шифр как шифр, — обиделся я за контору.

— Много времени его взломать не понадобилось. Читаю последнее послание и узнаю из него жгучую новость — оказывается, сопредседатель международной ассоциации психиатров, доктор медицинских наук, профессор Дульсинский свил в своей клинике осиное гнездо. Создал преступный синдикат. Прямо Кафка какой-то.

— В вашем компьютере шайбы зашли за ролики. Ничего подобного я не писал, — возмущаться, так уж до конца, Ничего не изменишь, но хоть попрепираешься.

— Не старайтесь без нужды. Не будьте смешным, — посоветовал мне профессор.

— Не буду. Я вас не обвинял, а всего лишь предлагал версию для работы.

Профессор только усмехнулся. Он вдавил кнопку на пульте, под потолком вспыхнули и ударили электрическим разрядом по глазам яркие белые лампы, выбившие полумрак из самых отдаленных уголков кабинета. Стало светло, как в операционной. Может, профессор врал и в душе он именно хирург? Из тех, которые специализируются на ампутациях и выкручивании костей. Не хотелось бы.

— Иногда хочется и яркого света… Георгий, вы мне глубоко симпатичны. Я понимаю, что такова ваша служба, ради нее нередко приходится поступаться добрыми отношениями. С самого начала я терпеливо ждал от вас подвоха. Меня сразу насторожила игра в шифровки. Не по-милицейски мудрено. Отдает дешевыми шпионскими боевиками. И шифр очень уж простоват. Какой бы вы на моем месте сделали вывод?

— Я не на вашем месте.

— Вывод простой. Вы рассчитывали, что я прочту ваше послание с невежливыми обвинениями в мой адрес и приму свои меры. Начну открывать карты. Но у вас должен быть козырь в рукаве. Какой? Записная книжка. Она, наверное, напичкана звукозаписывающей и передающей микроаппаратурой. Последнее слово техники. В ФСБ позаимствовали? Для милиции слишком уж дорогие игрушки… Кстати, в кабинете установлены радиоглушилки. И книжка в сейфе. Вы просчитались, мой юный друг. Ваш план был не слишком разумен.

— Шеф говорил тоже самое, — вынужден был признать я со вздохом.

— Мне право жаль. В таких случаях легендарный майор Пронин говаривал: «Вы просчитались. Не моя, а ваша карта бита. Дом окружен».

Партизан-подпольщик гордо бы кинул в лицо врагу:

'Жгите, стреляйте, все равно ничего не добьетесь, фашисты! ' А оперу Гоше Ступину оставалось лишь жалобно прошепелявить что-то о бессмысленности дальнейшей преступной деятельности, о неприкосновенности личности сотрудника милиции, о том, что начальство прекрасно знает, где находится их подчиненный, и примет самые жесткие меры, ну и, куда же без этого, о благотворной роли чистосердечного раскаянья и явки с повинной.

Почему-то моя пылкая речь не нашла никакого отклика в душах злодеев. Она просто улетела в пространство, не задев ничьих умов. Что еще прикажете делать в такой ситуации Гоше Ступину? Сыграть в техасского реинджера Чака Норисса?

: Врезать по сопатке стоящему за спиной Марселю, потом выбить пыль из профессора? Затем завладеть записной книжкой или телефоном? Не уверен, что противник не просчитал такой вариант. Но попытка не пытка. Пытка начнется, когда попытка сорвется. Раз. Два. Три. Пошли. Вскочить с кресла, уйти вправо. Развернуться. Дать голубоглазому зомби по хоботу…

Если бы Марсель так и остался стоять фонарным столбом или, следуя рефлексу обученного телохранителя, ринулся бы на меня, глядишь, и рухнул бы сразу под моей рукой-кувалдой. Но он просто отскочил в сторону. Притом так быстро и плавно, что просто зависть взяла. В общем кулак мой со смаком, толком и расстановкой нокаутировал воздух да еще вынес меня на шаг вперед. Я отскочил в сторону, чтобы не нарваться на контратаку зомби, Тут профессор и выстрелил в меня из пластмассового бластера. Второй раз меня глушили из этой штуки. Работала она безупречно…

У Дульсинского какая-то страсть к модерновым офисным интерьерам. Даже подвал он умудрился обустроить по европейским казенным стандартам — обитые тем же фиолетовым (прямо страсть какая-то нездоровая у него к этому цвету) пластиком стены, стеклянные столики, кресла с изогнутыми хромированными подлокотниками, огромный телевизор, три компьютера. У профессора явно не было проблем с жилплощадью.

По помещению можно кататься на велосипеде или, если не жалко паласов на полу, то и на мотоцикле.

Очнулся я в этом подвале все в той же компании. Похоже, я вышел у моих оппонентов из доверия их озаботил мой необузданный нрав, так что теперь моя нога была закована в кольцо, цепь шла к вмонтированной в стену ржавой скобе.

Подмосковный пленник.

Чувствовал я себя гораздо лучше, чем после прошлой обработки паралитиком. Предплечье побаливало как после укола. Скорее всего, они вкололи мне какой-то нейтрализатор, быстро поставивший меня на ноги. Я вполне был готов к выяснению отношений, которое, учитывая соотношение сил, с моей стороны могло носить лишь характер дешевого базара.

— Убьете? — поинтересовался я.

? Убьем? — удивился профессор. — Господь с вами. На нас есть хоть одно убийство?

— Пожалуй, ни одного.

— Мы не причиняем вреда людям. Жизнь и здоровье личности для нас священны. Это непоколебимый принцип.

Приятно попасть в лапы к бандитам-гуманистам, последователям доктора Швейцера, Махатмы Ганди и