вколоть «Т-зам-зин» — новейший убойный психотроп из группы фено-тиазинов. Вы бы сейчас витали в космосе.

— Вы колете больных такими препаратами? — сглотнув комок в горле, произнес я. У меня внутри стало как-то пусто после его слов, показалось, что мир качнулся. Такое же чувство бывает, когда пуля ударит рядом с твоей головой и ты печенкой поймешь, что было бы, ударь она чуть правее.

— В крайних случаях. Кстати, в назначении указано другое лекарство. Но в ячейке на раздаточном столе его подменили.

— Мне же вообще ничего не прописывали! — возмутился я.

— Ошибаетесь, друг мой. Прописывали. Вот назначение, — он показал компьютерную распечатку, в которой значилось, что и как вкалывать больному из шестнадцатой палаты.

— Вы же клялись, что избавите меня от таких моментов.

— Вечная проблема интеллигенции. Пока мы говорим, кто-то в это время делает, — усмехнулся профессор. — Издержки компьютеризации. Кто-то загнал фальшивые данные в нашу компьютерную сеть. Доступ в нее и коды имеют восемнадцать человек. И любой из них мог это сделать.

— А кто мог подменить лекарство ?

— Из этих восемнадцати десять вполне могли это сделать. Не так много. Есть перспектива поиска.

— Зачем мне было впрыскивать эту дрянь?

— Например, чтобы сломить волю. Сделать из вас пластилин, который можно мять.

— Значит, я оказался у кого-то на карандаше.

— Может, их растревожило ваше излишнее любопытство?

— Что теперь? Мне сматывать удочки?

— Не разобравшись во всем? Ничего не узнав? — пронзил меня взглядом профессор. — Ваша воля.

— А если они опять решат начинить меня каким-нибудь препаратом для бешеных лошадей? — нервно спросил я, поглаживая гладкую кожаную поверхность моей любимой электронной записной книжки.

— Я указал персоналу на то, что любые препараты вам категорически запрещены. В открытую на насилие ваш противник вряд ли решится. Все-таки у меня не какая-нибудь Государственная Дума, а приличное заведение.

— Вам так нравится моя компания?

— Просто я не меньше вас хочу выяснить, что происходит в моей клинике. Так вы остаетесь? — испытующе посмотрел он на меня.

Как же мне хотелось ответить «нет». Но я сам подписался на этот бой. И нехорошо после первого же удара сломя голову бежать с ринга. Противник проявил себя. Значит, я на правильном пути. Остается только стиснуть зубы и примериться, как нанести ответный удар.

— Остаюсь…

Тянулся очередной дурдомовский день. Если у меня теперь и было ощущение пребывания в доме отдыха, то только в таком, который стоит на склоне готового рвануть в любой момент вулкана.

После тихого часа я полулежал в моем любимом кресле в холле рядом с выключенным из сети телевизором. Утром розовенький, с расплывшейся на весь экран личиной бывший премьер бойко рассуждал об инфляционных ожиданиях, падении денежной массы, лизингах, колсантингах и залоговой политике.

Завидев экс-премьера, тихий и вечно улыбающийся маньяк вдруг птицей забился о бронированное стекло с громовым ревом:

— Ветчина «Хам»! Того и гляди захрюкает!

Его оторвали, тут же лечащий врач огласил приговор, который незамедлительно привели в исполнение — виновник был помещен на этаж «эфирных отказников». Досталось и другим, прямо как в песне Высоцкого — «и тогда главврач Маргулис телевизор запретил». Запретил, правда, не надолго, до вечера.

К этому времени улягутся страсти после такой выходки и в ящике привычно задвигаются живые марионетки из многотысячной серии «Санта-Барбары».

Напротив моего кресла плешивый дедок, согнувшись на табуретке, сосредоточенно перелистывал невидимую газету, цокал языком и озадаченно качал головой:

— Что ж деется?! Во христопродавцы!

На диване рядом устроился морщинистый, похожий на гнома пациент, ожесточенно выдергивающий волосы из бороды, как старик Хотабыч. Я слышал, что он жутко корит и проклинает себя за то, что не может никак сдержаться и раскачивает земную ось, отчего происходят землетрясения и гибнут ни в чем не повинные люди. Рядом с ним неподвижно сидел неразговорчивый узбек, положив широкие ладони на колени, и пялил немигающие глаза на черный экран «Сони».

— И тут обман, — на соседнее кресло плюхнулся Самуил Кутель — человек без желудка. — Выключили телевизор. Перед спектаклем Мольера.

Кугель в последние дни начал резко выкарабкиваться из черной депрессии. После той памятной беседы в первый день в столовой я несколько раз пытался вызвать его на разговор, но у меня ничего не получилось. Он был слишком поглощен переживаниями по поводу своих внутренностей. Сегодня он сам искал разговора.

— Как ваше здоровье? — спросил я.

— Много лучше, — он ощупал свой живот и удовлет-вореннно отметил. — Похоже, стал немножко отрастать желудок. Глядишь, и кишки появятся.

— Рад за вас. Кстати, мне тоже нравится Мольер. «Тартюф», «Мещанин во дворянстве»…

— «Брак поневоле», «Мнимый больной», «Скупой», — начал монотонно перечислять Кугель. Он не успокоился, пока не назвал последнюю пьесу великого драматурга, что заняло немало времени. Но куда спешить в дурдоме? Поспешишь — психа насмешишь.

— Я боготворю театр, — наконец вставил я словечко. — Конечно, классический. Хотя есть и интересные авангардные коллективы.