крест. - Он сорвал с шеи гайтан с крестом и протянул его Олегу.
– Блатной? - с ненавистью спросил Олег. - Сержант, обыщите его!
– Я сам, сам! - заорал Боря и начал выворачивать карманы. Кроме спичек, папирос и разного хлама, в них ничего не было.
– За подкладкой проверить надо. Прощупайте.
– На, гад, подавись, - с ненавистью сказал Боря Олегу и, словно фокусник, извлек откуда-то из глубины пиджака паспорт. - Знаю я тебя, кум проклятый, все равно найдешь!
Олег открыл паспорт:
– Тебе, малолетка, давно уже девятнадцать. Спился небось, оттого и не растешь?
– Не твое дело, пират, - огрызнулся бандит. - Только не докажешь. Мало ли чего эта баба с испугу наговорит? Обозналась она. А мы с Васькой пистолет этот на улице нашли и мента вашего в глаза не видели.
– Ты бы хоть перед смертью не врал, - с тоской сказал Бочкарев.
– Свяжите им руки, сержант, - приказал Олег.
– Есть! - Бочкарев огляделся. Наткнувшись взглядом на веревки, с помощью которых передвигались шторы на окнах, он попросил, обращаясь к женщине:
– Не сочтите за труд, срежьте их.
Свидетельница подошла к окну.
– Возьмите.
Бочкарев завел Кочеткову руки назад и крепко перевязал. То же самое он проделал и со вторым бандитом.
– Идите, - сказал Олег. - По одному. Бежать не советую, - положу сразу.
Вышли во двор. Олег обвел его взглядом.
В глубине двора стояли ящики с мусором.
– Становитесь туда.
Бандиты, не сопротивляясь, подошли к стене.
– Свидетельскими показаниями и вещественными доказательствами установлено, что вы оба убили кассира в продовольственном магазине, разграбили его, а потом, скрываясь от правосудия, убили сотрудника милиции Воронцова Михаила. - Олег перевел дыхание. Вокруг стояли Бочкарев, свидетельница и невесть откуда появившиеся жильцы дома. С каждой минутой их становилось все больше и больше. Олег повысил голос: - Москва находится на осадном положении. Согласно постановления Государственного Комитета Обороны, для пособников врага нет ни следствия, ни суда! - Олег вынул из кобуры пистолет и передернул затвор. Оглянулся. Десятки глаз с напряженным ожиданием смотрели на него. Все молчали - слышно было дыхание. Олег подошел вплотную к задержанным, повернул их лицом к стене и выстрелил четыре раза подряд.
Пряча пистолет в кобуру, он сказал:
– Трупы не трогать. Сейчас придет машина и заберет их отсюда.
Толпа начала расходиться. Один только Бочкарев все стоял и стоял посредине двора. Олег на выходе снова оглянулся, а Бочкарев так и не сдвинулся с места.
Когда возвращались в управление, на Петровке путь отряду преградила техника: сплошной лавиной шли танки и артиллерия. Шагали солдаты - краснолицые здоровяки в хорошо подогнанных шинелях, с новенькими автоматами через плечо.
– Сибиряки, - с уважением сказал кто-то. - Теперь будет порядок.
Заканчивалась первая ночь осадного положения, самая трудная ночь Москвы. Впереди было еще много таких ночей - тревожных, полных опасности, но эта, первая, стала решающей, потому что именно в эту ночь начался тот перелом в тылу и на фронте, который определил судьбу города.
'Москва не падет, - мысленно повторял Коля. - Москва не падет. Никогда!'
Он вошел в дежурную часть. Дежурный встал и начал докладывать, но Коля прервал его:
– Спасибо, лейтенант. Я все знаю. Видел только что на улице. Теперь все в порядке.
Дежурный протянул конверт.
– Письмо, товарищ полковник. Вам.
Письмо было от Виктора. Обычные фронтовые новости и приветы, просьба зайти к Нине, успокоить ее. А в самом конце Виктор писал: 'Я не хотел тебе сообщать, но думаю, что умолчать было бы с моей стороны подлостью. Все может быть, батя, но ты верь в лучшее. От раненого партизана - связного, который перешел линию фронта с донесением, я слышал, что у них в отряде есть какая-то женщина, которую зовут Марией Ивановной и муж которой служит в милиции. Верь, батя, прошу тебя! Мать жива, я это знаю, я это чувствую!'
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Окончилась война, вернулись домой солдаты. Сколько было потерь, но какая уверенность была, какой энтузиазм. Мы всё начинали почти что заново. Но мы были счастливы, весь народ! А из гнилых закоулков снова вылезла недобитая нечисть и снова попыталась взять нас за горло.
Все знают, сколько надежд принесла Победа. Но людям свойственно забывать о тяжестях. И теперь мало кто вспоминает, сколько трудностей и горя обрушилось на многих из нас после войны…
Маша вернулась домой осенью сорок пятого. Был хмурый, дождливый день, в Александровском саду ветер срывал с деревьев последние листья. Раздался звонок.
– Коля, - сказала она из-за дверей. - Это я…
И тогда он рванул дверь и, закрыв глаза, прижал ее к себе и молча гладил ее волосы и, не стыдясь, плакал.
– Коля… Коля… - повторяла она. - Не нужно, милый. Вот я, здесь. Живая, здоровая. - Она замолчала и добавила, предваряя его вопрос: - А Гена погиб. В тот день, когда немцы вошли в город, ему поручили задержать троих, особо опасных. Я расскажу все подробности. Только потом. Позже.
Коля долго молчал. Вспомнился самый последний день. Генка сидел на чемодане посреди комнаты и улыбался. Коля хотел съездить к нему, да так и не выбрался, не получилось.
– Знаешь, у Виктора и Нины - сын. - Коля отвернулся. - Четыре года ему, Генкой назвали. Из Ленинграда мне Сергеев звонил. Он снова в обкоме. А Коломиец… Ты его помнишь?
– Ну как тебе не стыдно, - укоризненно сказала Маша. - Что он? Где? Наверное, уже заместитель наркома?
– Он погиб… - Коля покачал головой. - В сорок втором летел из Москвы над Ладогой, самолет сбили. И Бушмакин… умер в блокаду. Такие дела… А с Виктором мы опять работаем вместе. Он полковник, начальник отдела. А ты? - Коля распахнул Машину шинель. - Показывай свои погоны, похвастай.
– Перестань, - она сняла шинель. На гимнастерке поблескивали погоны майора. - Увы… - Маша улыбнулась. - Тебя не догнала, да и эти пора снимать. Военный переводчик майор Кондратьева ушла в запас. - Маша окинула взглядом Колин штатский костюм.
– Раз уж разговор о чинах - с чем тебя поздравлять?
– Месяц назад получил комиссара.
– Коля! - ахнула она. - Поздравляю, милый. Но в первую голову - себя! Как я рада!
– Почему себя?
