Все делаем без подготовки, на 'ура'. Боишься, что ли?

– Что мне делать потом?

– Потом, - начальник почесал в затылке. - Потом… Ладно! Хотя я сам и не имею права такое решать - запомни вот это.

Он написал что-то на клочке бумажки, дал прочитать Генке и тут же сжег.

– Это пароль и адрес нашей явки. Останешься жив - приходи.

Где-то неподалеку раскатисто загрохотало, словно несколько человек вдруг начали вразнобой колотить по железному корыту. Начальник прислушался и еще раз повторил: - Приходи.

'Останешься жив - приходи, - повторял про себя Генка. - Останешься жив - приходи. Ничего себе перспективка! Обрадовал начальник'.

Улицы опустели. Ветер шевелил обрывки бумаг, взметая к небу черные хлопья пепла. На бешеной скорости промчался санитарный автобус. 'Кажется, все, - подумал Генка и тут же вспомнил: - Письмо. Нужно написать письмо от имени Бородулина родителям Бойко. И мать дома. Совсем одна'.

Генка решил хоть на минуту заглянуть домой, посмотреть, как там Маша, ободрить ее и успокоить. 'Заодно и письмо напишу, - подумал он. - Может, и Таня придет'. Он даже почувствовал себя увереннее от этих мыслей. В конце концов надежда на благополучный исход для матери и для Тани совсем еще не потеряна, а он… Он как-нибудь выкрутится, не в первый раз. Генка даже улыбнулся: ничего себе 'не в первый'. Нет, серьезнее надо быть. Куда как серьезнее, товарищ Кондратьев…

Он вышел на шоссе. Шелестела пыльная придорожная трава, стрекотали кузнечики. Словно не было никакой войны и никакого фронта, и острие дороги, пробив дымный горизонт, исчезало на обыкновенной советской земле.

'А ведь там уже немцы, - подумал Генка. - Притаились, ждут. Вот она, эта страшная минута, миг полного неведения, миг робкой надежды. Одни войска уже ушли из города. Другие - еще не вошли в него. А может быть, все будет не так уж и страшно? А может быть, все еще образуется!'

…Свидание с матерью было коротким. Генка молча обнял ее и, ничего не сказав, ушел на кухню - писать письмо. Когда вернулся, Маша сидела за столом, подперев подбородок сложенными в замок руками.

– Тебя никто здесь не знает, - сказал Генка. - В случае чего, ты назовешься своей девичьей фамилией и расскажешь свою биографию, как будто в ней не было отца. - Генка заметил, как презрительно искривились губы Маши, и добавил резко: - Ты никого этим не предашь, никому не изменишь. Нужно спастись, выжить, мама. Для отца, пойми. И второе. Возможно, ты увидишь меня в городе. Ты понимаешь, как нужно себя вести.

– Понимаю. - Она печально посмотрела на него и вдруг усмехнулась: - Тебя все же оставили в городе, Гена? Я буду тебе помогать.

– Ты моем деле ты мне ничем помочь не сможешь, - вздохнул Генка. - Поверь: самая лучшая помощь - при первой же возможности уйти на восток, к нашим. Отец там с ума сошел, я знаю.

– А может быть, все будет не так уж и страшно? - вдруг спросила она, и Генка даже вздрогнул оттого, что она повторила его собственные мысли.

Он покачал головой:

– Нет, мама. Не будем себя утешать. По всему видно - готовиться нужно к самому худшему. На этот случай я напишу тебе один адрес. Запомни его, а бумажку мы сожжем.

Дом Бойко стоял на отшибе, у оврага. Сложенный из добротного кругляка, он независимо взирал на соседние домишки чисто промытыми стеклами больших квадратных окон. Не замедляя шага, Генка толкнул калитку и вошел в сад. На крыльце стирала белье девушка. На ней ладно сидела цветная кофточка с закатанными по локоть рукавами, из-под широкой юбки видны были полные, стройные ноги в бумажных чулках. Прическа у нее была гладкая, старушечья, на пробор.

– Здравствуйте, - всматриваясь в ее лицо, сказал Генка. - Мне Бойко нужен!

Девушка была очень похожа на кого-то. Очень похожа. Только вот - на кого?

– А их три души… - Она насмешливо прищурилась. - Которую вам?

– Вы-то кто будете? - Генка оглянулся. Нужно было сразу же создать впечатление, что у него душа не на месте, он боится.

– Я-то? - переспросила она. - Шура я. Сестра Семена. А вы кто?

– Я Бородулин. Мой отец сидел вместе с вашим Семеном. Ну и вот. Порекомендовал мне обратиться к вам в случае чего.

– Ну и что же за случай такой вышел, что вы обращаетесь? - Она не слрывала от него своих круглых, по-кошачьи неподвижных глаз.

– А тот случай, - сказал он резко, - что сами вы должны все видеть и понимать.

– Ага, - сказала она неопределенно. - Ну тогда входите. На пороге какой разговор.

В комнате - просторной и хорошо обставленной, она усадила его за прямоугольный обеденный стол и села напротив, положив на щеки пухлые ладошки. Генка посмотрел на нее и вдруг со щемящей тоской понял, на кого она похожа. Перед ним сидела мать - молодая, красивая, такая, какой он запомнил ее по фотографиям двадцатых годов. Только у Шуры черты лица были погрубее и она была не такая тоненькая, как Маша.

– Или похожа на кого? - догадалась Шура.

– Нет, - замялся Генка. - Так…

– А ты похож, - сказала она задумчиво.

– На кого? - глухо спросил Генка.

– Чего это у тебя голос сразу сел? - улыбнулась она. - Не бойся. На вора или, скажем, бандита ты не похож. А на кого - скажу в свое время. Сюрприз тебе сделаю.

– Ладно, - он попытался все обратить в шутку. - Вот читай. - Он положил на стол письмо 'от Бородулина' - то самое, которое незадолго до встречи с Шурой сочинил и написал у себя дома.

Она осторожно взяла сложенный вчетверо листок, развернула и, косясь на Генку, бегло прочитала. Потом положила письмо на полку.

– Сейчас родители придут, пусть тоже почитают. Как письмо к вам попало?

– У отца был надзиратель знакомый. Сжалился, - объяснил Генка.

– А-а, - протянула она. - А то знаете, как бывает? Пишут из тюрьмы родным, ну, сын, допустим: 'Подателю сего вручите мои десять тыщ, они в саду под яблоней закопаны'. Ну вручают, само собой, 'подателю сего', а он и был таков! Возвращается сын и говорит: 'Давайте мои десять тыщ из-под яблони'. А ему: 'Ты же их велел отдать?' И так далее… - Она подмигнула Генке: - Поняли?

– Нет, - он постарался ответить как можно спокойнее.

– Ну, отец придет - объяснит. Он почерк Бородулина знает.

Генка едва сдержал готовое вырваться ругательство. В том, что Шура врала и никакой 'отец' ничего не знал и знать не мог. Генка почему-то был уверен. Но что она подозревала его и подозревала явно, и больше того, обращалась с ним, как кошка, которая держит добычу и когтях и знает, что та никуда не денется, - в этом Генка тоже уже не сомневался.

'Уйти, пока не поздно, - с тоской подумал он. - Уйти и объяснить начальству все, как есть, - Генка встал, прошелся по комнате. - А кто поверит? Кто поверит, если в доказательство я смогу привести только неясные ощущения, подмигивания, взгляды и ни одного конкретного факта? Меня будет судить трибунал - за невыполнение приказа. А в итоге? Позорная смерть? Неужели же я трус? Ну, нет'.

– Напугала я вас? - спросила Шура.

– Нет. - Генка покачал головой. - Вот-вот немцы придут, жизнь у нас с вами другая начнется. Совсем другая жизнь. Еще неизвестно, кто где будет. Кто пуп, а кто на противоположной стороне…

– Хам вы, - покраснела она. - Гадость говорите. Женщине. В другой раз я вам за это по морде врежу, а сейчас - ладно. Родители идут.

Муж и жена Бойко были кругленькие, старенькие, неторопливые, а главное, удивительно похожие друг на друга люди. Генка даже подумал, что они брат и сестра. Старший Бойко остановился на пороге и молча переводил взгляд с дочери на Генку и обратно.

– Они вместе сидели, - сказала Шура. - Ихний папа Бородулин и наш Семен.

– Зачем же к нам? - спросил Бойко.

– Отец писал: поможете на первый случай, - сказал Генка. - Остаться я решил.