— Похороны завтра, Сара. Я откладывал их, сколько мог.

— А отец? — Ее пальцы затрепетали на его груди.

— Я послал ему сообщение. Ответа пока не получил.

Она глубоко вздохнула.

— Ты должна присутствовать, Сара.

Она кивнула, прижавшись головой к его плечу.

— Я буду, — сказала она так тихо, что голос почти можно было спутать с дыханием. — Как долго я спала?

— Пять дней, — ответил Дуглас.

Прошло пять долгих и тревожных дней.

Одевание казалось чуждым Саре делом, как будто прежде ей никогда не приходилось надевать кринолин, придерживать ленты, ожидая, пока Флори завяжет их на талии. Она опускала руки и покорно поднимала их снова, когда Флори помогала ей надеть платье, одно из ее любимых, выкрашенное в траурный черный цвет.

Служба пройдет в часовне Чейвенсуорта, стоявшей в другой стороне поместья. Первый герцог Херридж, распланировавший Чейвенсуорт, настаивал на симметрии. Если в восточной части было здание, то ему обязательно должно соответствовать другое в западной. Конюшни уравновешивались маслодельней, а часовня — амбаром фешенебельного вида. Единственным исключением из этого правила была обсерватория, построенная на небольшом холме среди поля. Это, без сомнения, вызвало бы отвращение у создателя Чейвенсуорта. Но он умер за сотни лет до того, когда дед Сары построил обсерваторию.

Флори трудилась над ее прической, Сара смотрела на себя в зеркало. Глаза серые, волосы по- прежнему черные. Но лицо бледное, щеки бесцветные. Она выглядела больной, почти безжизненной.

Скулы заострились, волосы казались тусклыми, без обычно присущего им блеска. Она всегда гордилась своими волосами, они ее выделяли, ни у кого в семье не было черных волос. У матери волосы были золотисто-каштановые, с солнечными бликами. Именно так сказала ей Сара, очарованная их переливами, когда была маленькой девочкой.

— Это ты солнышко, милая, — обняла ее тогда мать.

Флори протянула две вуали: одна закрывала только лицо, другая спускалась до середины груди. Сара выбрала длинную, и Флори помогла прикрепить ее к прическе.

— День ветреный, леди Сара, — объяснила она обилие шпилек. — И солнечный. Мир — яркое и красивое место. Как вы думаете, Господь посылает нам такие дни, чтобы противостоять нашей печали?

Сара и не подозревала, что Флори настолько склонна к философии.

— Возможно, — сказала она, не рискуя ответить, что понятия не имеет о замыслах Всевышнего.

Флори вручила ей перчатки, довершающие траурный ансамбль. Сара подошла к ночному столику и вытащила молитвенник.

— Увидимся в часовне, — сказала она, как будто сегодня обычное воскресенье.

— Вы желаете, чтобы я сопровождала вас, леди Сара?

Предложение было искренним, и Сара благословляла тот факт, что ее лицо скрыто вуалью: не нужно улыбаться в ответ.

— В этом нет необходимости, Флори. Займись собственным туалетом.

Согласно расписанию, которое ей дал Дуглас, до службы еще не меньше часа. Она намеревалась прийти в часовню пораньше, не для того, чтобы проверить подготовку или убедиться, что все сделано в соответствии с приличиями. Она просто хотела побыть с матерью одна.

— Вы уверены, что с вами все в порядке, леди Сара?

Сара замялась. Правый глаз побаливал, но это, похоже, от слез. Губы сухие, голос хриплый. В груди незнакомая пустота. Как она справится с этим? Но только и сказала Флори:

— Да, все хорошо, спасибо.

Она шла к часовне, опустив голову и сосредоточившись на гравийной дорожке. Дважды кто-то проходил мимо, говорил какие-то слова, которые с трудом проникали сквозь плотную вуаль. Сара поднимала руку в ответ на приветствие, но и только.

Это ей, а не Хестер, следовало помогать в подготовке тела матери. Она сама должна была встретиться со священником, проследить, какие закуски подадут гостям, встретиться с персоналом и дать всем выходной в память герцогини Херридж.

Ей сказали, что обо всем этом позаботился Дуглас. Сам он об этом не упоминал. Он просто делал то, что нужно, не ожидая награды.

Перед входом в часовню был маленький сад. Вместо того чтобы идти по дорожке, Сара свернула туда. Кто-то — Дуглас? — проследил, чтобы живую изгородь подстригли, траву скосили.

Здесь росли только белые розы, мать считала, что красные будут наводить на мысли о крови. Пышные головки цветов мягко покачивались на утреннем ветерке. Она чувствовала их аромат и запах свежескошенной травы. На миг у Сары возникло искушение поднять вуаль и подставить лицо солнцу.

Она, конечно, этого не сделала, это было бы неприлично. Медленно она повернулась и пошла по дорожке, кивнув стоящему у часовни лакею. Он открыл дверь.

Она задержалась у входа, позволяя глазам привыкнуть к сумраку. Поскольку она ходила на службу каждое воскресенье, то уверенно пошла по широкому главному проходу.

Около алтаря, в конце прохода, стоял катафалк. На нем — гроб с телом герцогини Херридж, прикрытый тартаном, шотландским пледом в клетку двух цветов: зеленого с синим.

По углам катафалка, спиной к гробу, стояли лакеи, такие неподвижные, что их можно было принять за статуи в человеческий рост. Около каждого стоял высокий пятисвечный канделябр с ярко горящими свечами.

Сара, повернув голову к северному окну, смотрела на установленный ее прапрадедом витраж с изображением сцены воскресения Лазаря. На стенах играли красные, синие, зеленые, желтые блики. Яркий солнечный светлился в высокие, до потолка, окна на южной стороне, играл на позолоте алтаря, принося в часовню лето и жизнь.

Она подошла к одному из лакеев.

— Я хотела бы побыть одна, — тихо сказала она.

Молодой человек опустил глаза, кивнул и без слов двинулся к остальным. Вскоре они ушли, их шаги заглушал толстый красный ковер. Сара подвинула скамью органиста к катафалку.

Плотники превзошли себя. Покрытый отполированным черным деревом гроб был красив, медные ручки и накладки так начищены, что горели огнем в свете свечей.

Она села на скамью, сняла вуаль и положила рядом. Флори станет суетиться из-за того, что она вытащила столько шпилек и наверняка испортила прическу.

— Сегодня красивый день, мама, — сказала Сара, ее голос казался грубым и скрипучим. Было ли это последствием многодневных слез?

Она сняла с правой руки перчатку и положила ладонь на гроб. Поверхность была прохладной. Почему она решила, что гроб будет теплым?

Она всегда была способна говорить с матерью. Почему это так трудно теперь? Потому что ее матери здесь нет. Она вечно смеется под старым дубом или сидит у камина и с нежной улыбкой слушает истории Сары о ее неудачном первом сезоне. Она гуляет по Чейвенсуорту, а Сара плетется сзади, прижимая к груди дневник. Она — память, мгновение ока, желание.

— Я не знаю, на что похожи небеса, мама. Я надеюсь, они такие, как ты хочешь. Я надеюсь, что тебе не больно, что ты счастлива. — Сара колебалась, опустив голову. — А я всю жизнь буду тосковать по тебе.

Медленно она надела перчатку и, подойдя к алтарю, встала на колени.

— Господи… — сказала она, понимая, что впервые молится с тех пор, как мать умерла. Она ни о чем