его пристальный взгляд, не отрывавшийся от ее лица.

— Я до сих пор чувствую в руках твои груди. У тебя прекрасная грудь, Кэтрин. Соски чуть удлиненные, цвета коралла. Мне вовек не забыть твои груди…

Он наконец подошел вплотную, убрал прядку, упавшую ей на лоб. Всего один жест, но он заставил Кэтрин задрожать, будто Хью коснулся не кожи, а чего-то более сокровенного.

— Мне следовало бы возненавидеть тебя за то, что ты сделала со мной, — тихо продолжал он. — Мне следовало бы возненавидеть себя за то, что я собираюсь делать с тобой.

В ее глазах Хью увидел лишь покорность, ему же хотелось не покорности, а всепоглощающего безумия сродни тому, которое испытывал он. Чтобы эта женщина, подобно ему, забыла о благородстве и чести, чтобы желание охватило ее со страстью, не оставляющей места для раздумий и сожалений.

Лэрд достал из шкафа циркуль. Его изящно изогнутые, тонкие на концах ножки могли точно измерить даже миллиметровое расстояние. Переложив циркуль в левую руку, Хью вытащил еще два инструмента, дверца закрылась с легким скрипом — необычный аккомпанемент учащенному дыханию Кэтрин.

А разве сегодняшнюю ночь можно назвать обычной? Неужели она полагала, что тайное свидание с лэр-дом Ненвернесса окажется увеселительной прогулкой, которая приятно развлечет их обоих? Или думала, что отношения с ним окажутся простыми?

Гипнотический блеск его глаз завораживал и притягивал Кэтрин. Взгляд Хью будто скользил по краю опасной пропасти, обещая больше того, что виднелось на поверхности. И, как ни странно, она впервые заметила в этом взгляде скрытую ярость.

Разложив инструменты на поцарапанном дубовом столе, он вернулся за Кэтрин, подал ей согнутую руку, словно намеревался вести в бальную залу, а не к письменному столу посредине кабинета.

Потом Кэтрин удивилась еще больше, ибо лэрд неожиданно обнял ее за талию и уложил на расстеленный плащ. Странность его поступка усугублялась тем, что все происходило в полной тишине. Нагнувшись, он начал снимать с нее домашние туфли, на его волосах блестели капли дождя, а влажная рубашка прилипла к телу.

Кэтрин уловила запах мокрого дерева, смешанного с другими незнакомыми, видимо от химических веществ, с помощью которых Хью пытался исследовать мир. Неужели она для него лишь объект следующего опыта, еще одна загадка, которую он намерен разгадать? Тут Хью поднял голову, и, увидев его веселую, любящую улыбку, Кэтрин сразу простила ему все, даже это странное экспериментаторство.

Осторожно положив туфли на пол и нежно погладив ее ступни, Хью оперся руками о стол.

— Расстегни корсаж, — прошептал он, словно обычный голос показался бы слишком громким в этой комнате, полной теней и призывавшей к молчанию.

Кэтрин слегка задрожала, но не оттого, что ее шеи коснулось дыхание лэрда, она догадалась, что у него на уме. Если она хочет любви, то должна принять в этом участие, соблазнять ее он не собирается.

В правоте своей догадки Кэтрин убедилась через несколько минут. Хью ничем не помог ей, пока она дрожащими пальцами расстегивала пуговку за пуговкой. Особых усилий от нее не потребовались, фасон платья был простым, а корсета она не носила, поэтому вскоре осталась лишь одна преграда — тонкая сорочка без украшений или вышивки.

— Теперь сними ее, — приказал Макдональд, смягчая резкость тона милой улыбкой, отчего Кэтрин тут же отмела всякую мысль об опасности.

Когда требование было выполнено, Хью начал внимательно изучать распростертое на столе женское тело, обнаженное от шеи до талии. При каждом вдохе груди у Кэтрин трепетали, как сосуды, полные страсти. Ему захотелось припасть к ним, досыта ими насладиться, провести языком по скрытой от глаз нижней стороне, чтобы, отдав свое тепло, они задрожали от холода, а соски налились упругостью любовного томления. В колеблющемся пламени свечи грудь казалась розовой, плечи своей белизной напоминали алебастр, шея походила на нежную колонну, зовущую к поцелуям. Ему хотелось облизать ее с головы до пят, но вместо этого он взял циркуль и, к изумлению Кэтрин, стал измерять ей сосок.

Холод металла сошелся с огнем тела. Почувствовав, как серебряные ножки прикоснулись к ее груди, Кэтрин вздрогнула, а Хью только поднял брови, но промолчал. Мурлыча себе под нос, он перешел ко второму соску.

— Очень впечатляюще, Кэтрин, — одобрительно заметил он, складывая циркуль, потом выдвинул из- под стола табурет, неторопливо уселся и наконец припал к груди, которая давно его манила.

Казалось бы, ничто не мешало Кэтрин запротестовать против столь необычного способа любви, однако стоило языку лэрда прикоснуться к ее коже, и возражения исчезли. Остался лишь неутоленный любовный голод.

Между тем Хью неторопливо лизал ее грудь, словно мальчишка, облизывающий сосульку и радующийся приходу весны. Кэтрин чувствовала, как при каждом движении его языка приятное тепло в груди разгорается в жаркое пламя. Так продолжалось до тех пор, пока она не застонала. Тогда лэрд перешел к другой груди, с вожделением глядя на прежний объект своего внимания и усилием воли заставляя себя не дотрагиваться до него пальцами.

Глубоко вздохнув, он поднял голову и взглянул па Кэтрин. Голова у нее была запрокинута, глаза закрыты, шея выгнута. Перед ним лежала земная женщина, бесстыдная в своем откровенном желании.

И все же ему хотелось большего.

Хью снова взял циркуль и поднес серебряные ножки к тугому соску, который не изменил ни цвет, ни величину, однако дыхание у Кэтрин участилось, а взгляд затуманился опасным желанием.

— Посмотрим, что еще можно сделать, — пробормотал Хью. Он поднял Кэтрин от стола, провел ладонью по ее спине, заставил наклониться, так что груди свесились, как два маятника, затем потянулся к ним ртом, ухватил губами сосок и крепко сдавил.

Удар молнии не оказал бы на Кэтрин действия более мощного, чем это прикосновение. Хью не просто сосал по-младенчески ее грудь, он тянул, покусывал сосок зубами. Все чувства Кэтрин устремились к этому месту, над которым совершался бесстыдный эротический опыт.

Обхватив грудь обеими руками, он взял ее чуть ли не полностью в рот, наслаждаясь вкусом женского тела и находя удовлетворение в отрывистых звуках, которые срывались с губ Кэтрин. Это не были всхлипывания, стоны или протесты, нет, судорожные вздохи свидетельствовали о том, что она возбуждена до крайности и ищет выхода своему возбуждению. Тем не менее она сознавала, что все это Хью затеял неспроста. Сегодня ночью он стремился поразить ее своей страстью, вызвать ответную, добиться полной и безоговорочной капитуляции.

Он хотел поквитаться за то, что она уже сделала с ним.

Отпустив грудь, лэрд провел по ней щекой, колючей от проступившей щетины, и снова принялся сосать, чувствуя, как Кэтрин содрогается от каждого его движения, и зная, что ее лоно давно увлажнено.

Выпрямившись, он достал циркуль и хладнокровно измерил соски.

— Теперь вижу, что мой рот поработал не напрасно. Продолжим?

Объятая любовным томлением, которое все еще искало выхода, Кэтрин судорожно обняла его за плечи. Догадавшись, что она требует продолжения, Хью с готовностью припал губами к коричневому ободку — самая восхитительная ласка, по мнению Кэтрин.

— У тебя роскошная грудь, — тихо сказал он, выпуская сосок и нежно проводя по коже пальцами. Два вздымающихся холмика казались воплощением страсти — тугие, налитые жизненными соками, раскрасневшиеся и жаждущие все новых и новых ласк. Кэтрин судорожно облизнула губы, замерев в ожидании. — Интересно, а остальное тело столь же чувствительно?

Вчерашняя близость на лугу произошла спонтанно. Макдональд так хотел эту женщину, что даже не успел понять, чему приписать взрыв чувств — собственному желанию или самой Кэтрин. Теперь же при виде ее глаз, потемневших от безмолвной страсти, Хью вдруг осознал, что, пресыщенный или удовлетворенный, он будет хотеть ее всегда. И еще одна мысль поразила его, наполнив смутным беспокойством. Происшедшее между ними вчера будет повторяться снова и снова, возможно, со временем физическое влечение несколько ослабеет, но потребность друг в друге останется неизменной. До последнего вздоха ему суждено хотеть эту женщину, которая будет пылать к нему страстью, пока ее трепещущие ресницы не опустятся в последний раз.

Нельзя сказать, чтобы мысль доставила ему радость.

Приподняв Кэтрин, он начал раздевать ее до конца, и она приникла к нему, словно у нее не осталось