его сажать! Тут все было иначе. Он начал нас шантажировать! Мы так и не выяснили, действительно у него что-то было или он блефовал, но переполошил он всех здорово.

— Историями про темное прошлое?

— Да, историями про темное прошлое. Грозился обратиться в прессу, к нашим конкурентам, к профсоюзам, в промышленную инспекцию, в Федеральное ведомство надзора за деятельностью картелей… Знаете, может, это звучит жестоко — мне и самому жаль этого бедолагу, — но, честно говоря, я рад, что вся эта морока позади.

В комнату без стука вошел Данкельман.

— А, господин Зельб! Мы как раз сегодня говорили о вас. Что вы там все еще выясняете по поводу этого Мишке? Ваше дело уже давно закрыто. Не надо поднимать панику!

В разговоре с ним, как и с Томасом, я ступал по очень тонкому льду. От слишком прямых вопросов этот лед мог проломиться. Но «кто не любит опасность, тот впадет в нее».^[102]

— Гремлих вам звонил?

— Я серьезно, господин Зельб: держитесь подальше от этой истории, — сказал Данкельман вместо ответа. — Мы не любим, когда нам мешают работать.

— Я считаю дело закрытым только тогда, когда мне все известно. Вы знали, например, что Мишке успел еще раз похозяйничать в вашей системе?

Томас внимательно слушал, глядя на меня с неприязнью. Он уже раскаивался в том, что пригласил меня преподавать в свою школу.

— Странные у вас представления о заказе на ваши услуги, — произнес Данкельман сдавленным голосом, с трудом совладав с собой. — Заказ считается выполненным, когда заказчик не желает продолжения расследования. А господин Мишке уже нигде больше не хозяйничает. Так что я попросил бы вас…

Я услышал больше, чем мог даже мечтать, и дальнейшее обострение наших отношений не входило в мои планы. Еще одно неосторожное слово, и Данкельман, чего доброго, вспомнит о моем специальном пропуске.

— Вы совершенно правы, господин Данкельман. Хотя вы ведь, наверное, тоже понимаете, что энтузиазм в нашем деле не всегда удается удержать в рамках заказа. Да вы не беспокойтесь — мне как частному детективу чрезмерная активность без официального заказа все равно не по карману.

Данкельман вышел из комнаты лишь наполовину примиренным. Томас с нетерпением ждал, когда я уйду. Но у меня для него была припасена конфетка.

— Возвращаясь к прерванной теме, господин Томас: я с удовольствием принимаю ваше предложение вести учебный курс. В ближайшие дни я пришлю вам свой Curriculum Vitae.^[103]

— Спасибо за вашу готовность к сотрудничеству, господин Зельб. Будем на связи.

Я вышел из здания заводской охраны и опять оказался во дворике с Аристотелем, Шварцем, Менделеевым и Кекуле. Северную сторону дворика освещало усталое осеннее солнце. Я сел на верхнюю ступеньку крыльца перед заложенной кирпичами дверью. Мне было о чем подумать.

Число фрагментов этого пазла все росло, но картина не становилась понятней.

Теперь я знал, что представляла собой папка Мишке, — набор средств, которые он собирался бросить в бой против РХЗ. Жалкий набор. Ему явно пришлось отчаянно блефовать, чтобы произвести на Данкельмана и Томаса то впечатление, которое он, похоже, все-таки на них произвел. Руководство РХЗ не торопилось объявлять Мишке, что оно не намерено передать его полиции, предать суду и упрятать за решетку. Зачем же им понадобилось оказывать на него давление? Что они решили с ним сделать и от чего он так неловко защищался с помощью своих хилых намеков и угроз?

Я вспомнил про Гремлиха. Он получил приличную сумму, странно вел себя сегодня утром, и я был почти уверен, что это он сообщил Данкельману о намерениях Мишке. Может, он был человеком РХЗ в РВЦ? Может, эта роль первоначально была отведена Мишке? Мы не пойдем в полицию, а ты будешь следить за тем, чтобы наши показатели выбросов всегда были «хорошими»? Иметь своего человека в РВЦ дорогого стоит. Система контроля за выбросами стала бы фикцией и больше не влияла бы на производство.

Но все это не объясняло убийства Мишке. Гремлих — убийца, которому нужна была сделка с РХЗ и не нужен был Мишке? Или в материалах Мишке все же было что-то опасное для РХЗ, чего я не увидел и что стало смертным приговором для Мишке? Но тогда Данкельман и Томас, без участия которых трудно было провести такую операцию, не говорили бы так открыто о конфликте с Мишке. А Гремлих хотя и производил более солидное впечатление в кожаном пиджаке, но представить его себе в роли убийцы, даже надев на него «гангстерскую» шляпу-борсалино, я не мог. Может, я вообще веду поиск не в том направлении? Фред мог избить Мишке по поручению РХЗ, но он с таким же успехом мог сделать это — и даже убить его — для любого другого заказчика. Мало ли в каких темных делах мог запутаться Мишке со своим авантюризмом! Я должен был еще раз поговорить с Фредом.

Я простился с Аристотелем. Дворики старого завода опять тронули мое сердце своим обаянием. Я прошел через арку в следующий двор, стены которого были объяты осенним огнем девичьего винограда. Никакого Рихарда, никакого прыгающего мяча. Я позвонил в дверь шмальцевской служебной квартиры. Дверь открыла уже знакомая мне пожилая женщина. Она была одета в черное.

— Фрау Шмальц? Здравствуйте, мое имя Зельб.

— Здравствуйте, господин Зельб. Вы отсюда поедете вместе с нами на похороны? Дети сейчас за мной заедут.

Через полчаса я уже был в крематории на главном кладбище в Людвигсхафене. Семья Шмальц без лишних слов, как будто так и должно быть, включила меня в число участников траурных мероприятий по случаю кончины старика Шмальца, и у меня не хватило духу сказать им, что я угодил на эти похороны чисто случайно. С фрау Шмальц, молодой четой Шмальц и их сыном Рихардом я поехал на кладбище, радуясь тому, что надел сегодня темно-синий плащ и строгий костюм. По дороге я узнал, что Шмальц-старший умер от инфаркта.

— Я ведь не так давно видел его, и у него был такой бодрый вид.

Вдова всхлипнула. Мой шепелявый друг рассказал об обстоятельствах смерти отца:

— Папа любил возиться с железяками, даже когда ушел на пенсию. У него была мастерская в старом ангаре на берегу Рейна, и он там приводил в чувство сломанные грузовики. А недавно он здорово поранился. Рана на руке была неглубокая, но доктор сказал, что у него было еще и кровоизлияние в мозг. Вся левая сторона у него не то чесалась, не то покалывала. Чувствовал он себя паршиво и лежал в постели. И вот четыре дня назад — инфаркт.

На кладбище было много народа с РХЗ. Данкельман произнес речь:

— Вся его жизнь была — охрана завода, а охрана завода была его жизнью.

Потом он зачитал прощальное слово от имени Кортена и его соболезнования родственникам. Председатель шахматного клуба РХЗ, во втором составе сборной которого Шмальц играл на второй доске, призывал благословение Каиссы^[104] на усопшего. Оркестр РХЗ исполнил «Был у меня товарищ».^[105] Забывшись на мгновение, растроганный Шмальц прошепелявил мне на ухо:

— Заветное желание папы!

Потом покрытый цветами гроб бесшумно поехал в кремационную печь.

Избежать поминальных пирогов и кофе мне не удалось. Правда, мне посчастливилось сесть подальше от Данкельмана и Томаса, хотя Шмальц-младший специально организовал для меня это почетное место. Я сел рядом с председателем шахматного клуба РХЗ, и мы беседовали о матче Карпова и Каспарова на звание чемпиона мира. Потом, уже за коньяком, мы начали с ним партию вслепую. На тридцать втором ходу я