От десерта я отказался. И кофе я тоже предпочел выпить в кафе «Гмайнер». Да и Кортену нужно было к двум часам на совещание.

В восемь вечера я поехал во Франкфурт и оттуда улетел в Афины.

В августе я уже снова был в Мангейме.

Я всегда с удовольствием уезжал куда-нибудь в отпуск, и недели, проведенные на Эгейском море, оставались в памяти жгуче-синим сиянием. Но с возрастом я все охотнее возвращаюсь домой. В свою нынешнюю квартиру я въехал после смерти Клары. Когда она была жива, мне не удавалось реализовать свои вкусы, и в пятьдесят шесть лет, наверстывая упущенное, я впервые вкусил радости обустройства своего жилья, которой другие обычно наслаждаются в молодые годы. Я люблю свои два кожаных дивана, которые стоили целое состояние, но зато выдерживают даже когти кота, старую аптекарскую полку, на которой стоят мои книги и пластинки, и корабельную кровать, встроенную в специальную нишу в моем кабинете. Я каждый раз, возвращаясь домой из какой-нибудь поездки, радуюсь встрече с Турбо, который хоть и остается под присмотром заботливой соседки, но все же тяжело переносит разлуку с хозяином.

Я поставил чемоданы на пол, открыл дверь и увидел в прихожей огромную корзину с подарками. Турбо приветственно потерся о мою штанину.

Открылась дверь соседней квартиры, и на пороге показалась фрау Вайланд.

— С приездом, господин Зельб! Боже, как вы загорели! Кот ваш очень скучал по вас, верно, малыш? Да, да, да… Вы уже видели корзину? Ее привез курьер с РХЗ. Жаль вот только, цветы завяли. Такие красивые цветы! Я сначала хотела поставить их в вазу, но потом подумала, что они все равно не достоят до вашего приезда. Почта, как всегда, у вас на столе.

Я поблагодарил ее и поспешил укрыться от ее чрезмерной словоохотливости за дверью своей квартиры.

В подарочной корзине были широко представлены все деликатесы, как те, что я люблю, так и те, которые терпеть не могу, — от паштета из гусиной печенки до икры. К счастью, Турбо любит икру. Открытка с художественным логотипом завода была подписана Фирнером. Руководство РХЗ благодарило меня за мои неоценимые услуги.

Гонорар они уже тоже выплатили. Среди писем, отпускных открыток от Эберхарда и Вилли и неизбежных счетов на оплату была и выписка из моего банковского счета. Подписку на «Маннхаймер морген» я забыл аннулировать; фрау Вайланд аккуратно сложила газеты стопкой на моем кухонном столе. Я пролистал их, прежде чем бросить в мусорный мешок, и почувствовал неприятный привкус затхлых политических страстей.

Я распаковал чемоданы и запустил стиральную машину, потом сходил за покупками, выслушал восторженные комплименты булочницы, мясника и бакалейщика по поводу моего отдохнувшего вида, поинтересовался новостями, как будто за время моего отсутствия тут бог знает сколько всего должно было произойти.

Школьные каникулы уже начались, улицы и магазины опустели. Мой взгляд автомобилиста обнаруживал свободные парковочные места там, где раньше их и представить себе было невозможно. Над городом повисла летняя тишина. Я привез из отпуска ту легкость души, благодаря которой в первые дни после возвращения домой все вокруг радует новизной и необычностью. У меня было какое-то ощущение невесомости, и мне хотелось продлить его. В контору я решил пойти после обеда, а сначала неуверенно направился в «Розенгартен», опасаясь, что он закрыт в связи с коллективным отпуском персонала. К счастью, я уже издалека увидел Джованни, стоявшего с салфеткой на руке у садовой калитки.

— Ты вернуться из Греция? Греция — плохо! Пошли, я приготовить тебе спагетти с горгонцола.

— Si,^[63] Греция — плохо, итальяшки — prima! ^[64]

Это была наша с ним привычная игра — «немец беседует с гастарбайтером».

Джованни принес мне бокал фраскати^[65] и рассказал о новом фильме.

— Эта роль прямо для вас. Киллер, который мог бы стать частным детективом.

После спагетти с горгонцолой, кофе и самбуки я часок посидел с «Зюддойче цайтунг» в сквере у водонапорной башни, съел мороженое и выпил еще чашку кофе в кафе «Гмайнер» и только после этого явился в свою контору. Оказалось — ничего страшного. Автоответчик исправно информировал всех о моем отсутствии и не принял ни одного сообщения. Почты тоже было немного: кроме информационных листков Федерального союза немецких детективов, платежного извещения из налоговой инспекции, рекламных проспектов и предложения подписаться на Евангелическую энциклопедию, я обнаружил два письма. Томас приглашал меня преподавать в мангеймской специализированной школе охранников на отделении, готовившем дипломированных специалистов для охранных предприятий и структур. Объединение гейдельбергских страховых компаний просило меня незамедлительно связаться с ним, как только я вернусь из отпуска.

Я протер кое-где пыль, полистал информационные листки Союза детективов, достал бутылку самбуки, банку с кофейными зернами и рюмку из ящика письменного стола и налил. Я хоть и не признаю стереотипное представление о частном сыщике, атрибутом которого будто бы является бутылка виски в рабочем столе, но какая-то бутылка, по-видимому, все-таки должна быть. Потом я наговорил новый текст на магнитофонную ленту автоответчика, договорился о своем визите в Объединение гейдельбергских страховых компаний, решил не спешить с ответом Томасу и пошел домой. Остаток дня я провел на балконе, занимаясь всякой канцелярской ерундой. Изучая выписки из своего банковского счета, я произвел ряд математических действий и установил, что благодаря последним заказам я в денежном отношении уже почти выполнил свою годовую норму. И это после отпуска! Отрадный факт.

Мне удалось растянуть свое состояние «свободного полета» на несколько недель. Дело о страховом мошенничестве, за которое я взялся, я расследовал без особого рвения. Сергей Менке, посредственный артист балета Мангеймского национального театра, застраховал свои ноги на крупную сумму, и сразу же за этим последовал сложный перелом одной ноги. Причем он навсегда утратил способность танцевать. Речь шла о страховой выплате в размере одного миллиона, и страховая компания хотела убедиться в том, что это действительно был несчастный случай. От одной мысли, что кто-то способен сам сломать себе ногу, у меня мурашки побежали по спине. Когда я был маленький, мать рассказывала мне в качестве примера мужской силы воли историю о том, как святой Игнатий Лойола сам молотком сломал свою неправильно сросшуюся после перелома ногу. Я всю жизнь терпеть не мог членовредителей — маленького спартанца, который позволил лисице прогрызть себе живот, Муция Сцеволу^[66] и Игнатия Лойолу. По мне, так пусть бы они все получили по миллиону — только чтобы исчезли из школьных учебников. Мой артист балета сказал, что сломал ногу, закрывая тяжелую дверцу своего «вольво». В тот вечер у него была высокая температура, а ему, несмотря на это, пришлось танцевать в вечернем спектакле, и после выступления он был немного не в себе. Поэтому, садясь в машину, он захлопнул дверцу, не успев убрать ногу. Я потом долго сидел в своей машине, пытаясь представить себе эту картину и понять, возможно ли такое. Больше я ничего предпринять не мог, пока не вернутся его коллеги и друзья, разлетевшиеся кто куда по белу свету в связи с окончанием театрального сезона.

Иногда я вспоминал фрау Бухендорфф и Мишке. В газетах я об этом случае ничего не нашел. Когда я однажды во время прогулки проходил мимо дома на Ратенауштрассе, ставни на втором этаже были закрыты.