– Он сделал это не ради благородной цели, а ради личной выгоды. Он в жизни ничего не делал из других соображений.

– Но, мистер Таггарт, что же в этом плохого? – Она тихо рассмеялась, словно вдруг нашла ответ на загадку. – Мистер Таггарт, это же чепуха. Вы говорите не всерьез. Вы знаете, что мистер Реардэн так же, как и вы, нажил свое состояние честным трудом. Вы говорите это из скромности, ведь все прекрасно знают, какое огромное дело сделали вы, мистер Реардэн, и ваша сестра, которая, должно быть, прекрасный человек!

– Да? Это ты так думаешь. Она жестокая, безжалостная, бесчувственная тварь, которая посвятила жизнь строительству железных дорог и мостов, но она делает это не во имя идеала, а потому, что ей это нравится. А раз ей это нравится, чем же тогда восхищаться? Я далеко не уверен, что строительство этой линии действительно выдающееся событие. Ее построили для процветающих промышленников Колорадо, а ведь в бедствующих отсталых районах живет так много бедняков, которые отчаянно нуждаются в транспортных средствах.

– Но, мистер Таггарт, вы же сами боролись за строительство линии Джона Галта.

– Да, боролся, потому что это мой долг – перед компанией, перед акционерами, перед рабочими. Но не думай, что я от этого в восторге. Сомневаюсь, что изобретение этого сплава такое уж великое дело, когда во многих странах недостает самого обыкновенного железа. Ты знаешь, что в Китайской Народной Республике не хватает даже гвоздей, чтобы построить хоть какое-нибудь жилье?

– Но… я не думаю, что вы в этом виноваты.

– Кто-то должен решать эти проблемы, кто-то, кто видит дальше своего бумажника. Сейчас, когда вокруг столько страданий, ни один человек, способный к состраданию, не станет сорить деньгами и тратить десять лет жизни на какой-то хитроумный сплав. Ты считаешь это великим? Нет, это не какие-то сверхъестественные способности, это всего лишь толстая шкура, которую не пробить, даже если на него вылить тонну его сплава. В мире много куда более одаренных и талантливых людей, чем он, но о них не пишут в газетах, на них не глазеют, стоя у переезда, потому что они не могут думать о нерушимых мостах, когда у них болит душа за человечество.

Она молча, почтительно смотрела на него; ее радостный пыл угас, а взгляд помрачнел. Таггарт почувствовал себя лучше.

Он взял со стола стакан, сделал глоток и, вдруг вспомнив о чем-то, отрывисто хохотнул.

– Хотя, должен признать, это было весьма забавно, – доверительно, как закадычному другу, сказал он ей повеселевшим голосом. – Видела бы ты, что стало с Ореном Бойлом, когда он услышал по радио первое сообщение со станции Вайет. Да, на него стоило посмотреть. Он буквально позеленел. Лицо у него стало цвета дохлой рыбы, которая долго валялась на солнце. Знаешь, что он отколол вчера вечером, по-своему переживая это событие? Снял люкс в отеле «Вальхалла», а ты знаешь, чем славится этот отельчик, и, насколько мне известно, гудел там и сегодня, напившись до чертиков с несколькими избранными друзьями и доброй половиной женского населения верхней Амстердам-авеню.

– А кто такой Орен Бойл? – с изумлением спросила Шеррил.

– Жирный червь, который слишком много на себя берет. Шустрый малый, который временами становится слишком шустрым. Видела бы ты его вчера вечером! Я вот, к примеру, получил от этого огромное удовольствие. А доктор Флойд Феррис, элегантный доктор Феррис из Государственного института естественных наук, красноречивый слуга народа! Этому красавчику сообщение по радио тоже не понравилось, еще как не понравилось. Но должен признать, он не подал виду, даже глазом не моргнул, только его буквально корежит, – я имею в виду интервью, которое он дал сегодня утром. Он сказал: «Страна дала Реардэну этот металл, и хочется надеяться, теперь он, в свою очередь, что-то даст стране». Ловко, ничего не скажешь, если принять во внимание, кто загребает государственные денежки… И все равно он повел себя умнее, чем Бертрам Скаддер, который не придумал ничего лучше, чем «никаких комментариев», когда коллеги-журналисты попросили его высказать свое мнение. «Никаких комментариев» – и это сказал Бертрам Скаддер, который с рождения не закрывал рта, разглагольствуя о чем просят и не просят, начиная с абиссинской поэзии и кончая состоянием женских туалетов на текстильных фабриках. А доктор Притчет! Этот старый дурак талдычит всем подряд, что точно знает, будто Реардэн вовсе не изобретал этот сплав; ему, мол, стало известно из надежных источников, на которые он не имеет права ссылаться, что Реардэн украл формулу сплава у бедного изобретателя, которого убил.

Таггарт то и дело удовлетворенно хихикал. Шеррил ничего не понимала, словно ей читали лекцию по высшей математике, не понимала даже его манеры выражаться, отчего тайна казалась еще более загадочной: она была уверена, что раз эти слова произносит он, то они не могут означать того, что означали бы в устах любого другого человека.

Он вновь наполнил свой стакан и осушил его, но веселье улетучилось столь же внезапно, как и появилось. Он бухнулся в кресло напротив Шеррил, исподлобья глядя на нее помутневшим, затуманенным взглядом.

– Она возвращается завтра, – невесело усмехнулся он.

– Кто?

– Моя сестра. Моя разлюбезная сестрица. О, она возомнит себя великим человеком!

– Мистер Таггарт, вы не любите свою сестру?

Он снова горько усмехнулся. Смысл этой усмешки был столь красноречив, что она заменяла ответ.

– Но почему?

– Потому что она считает себя такой хорошей. Какое она имеет право так думать? Кто из нас имеет право считать себя хорошим? Мы все – ничтожные посредственности.

– Мистер Таггарт, вы говорите это не всерьез.

Я просто хочу сказать, что мы всего лишь люди – а что такое человек? Слабое, гадкое, порочное существо, рожденное во грехе, нравственно испорченное и прогнившее до мозга костей. Смирение и покорность – единственные добродетели, которым должен следовать человек. Он должен жить на коленях, вымаливая прощение за свою грязную жизнь. Но когда человек возомнил себя хорошим – вот тогда он омерзителен по-настоящему, вне зависимости от поступков.

– Но если человек знает, что то, что он сделал, хорошо?

– В таком случае он должен извиниться.

– Перед кем?

– Перед теми, кто этого не сделал.

– Я… я вас не понимаю.

– Конечно, не понимаешь, и неудивительно. Для этого нужны годы и годы серьезнейших интеллектуальных изысканий. Ты слышала о книге «Метафизические противоречия вселенной», написанной доктором Притчетом? – Шеррил испуганно покачала головой, – Откуда ты знаешь, что хорошо? Откуда человек знает, что хорошо? Как он может быть в этом уверен? В мире нет абсолютов, как неопровержимо доказал доктор Притчет. Все лишь вопрос мнения. Откуда ты знаешь, что мост не рухнул? Ты всего лишь так думаешь. Откуда ты знаешь, что этот мост вообще существует? Ты думаешь, что философская система доктора Притчета – это что-то сугубо теоретическое, далекое от жизни, непрактичное? Это не так, далеко не так.

– Но, мистер Таггарт, железная дорога, которую вы построили…

– Да что в ней особенного, в этой дороге? Это всего-навсего материальное достижение. Что в ней такого значительного? Вообще, какое величие может быть в чем-то материальном? Лишь низменное животное может пялиться на этот мост, когда в жизни так много несравненно более достойного. Но разве что-нибудь достойное может завоевать признание? Нет! Только посмотри на людей. Из-за чего вся эта газетная шумиха? Из-за какого-то хитроумного сплетения кусков материи. Разве их волнуют более благородные проблемы? Разве они предоставляют первые полосы газет состоянию человеческой души? Разве замечают и ценят человека тонкого и чувствительного? И ты еще удивляешься, что великие люди обречены на несчастье в этом порочном мире. Я тебе вот что скажу… несчастье – это признак добродетели. Если человек несчастен, по-настоящему несчастен, это значит, что он – необыкновенная личность, на голову выше других.

На лице девушки появились озадаченность и беспокойство.

– Но, мистер Таггарт, вы же добились всего, чего хотели. Вам принадлежит лучшая железная дорога в