успех. 'Вы рискуете, конечно, в таком случае, что вам будет скучно наедине с самим собой; ну что ж, пусть будет скучно', — так уверенно можно говорить, если точно знаешь, что за скукой откроется то, что вознаградит упорство! И особенно убедителен он, когда поиск подлинного 'я' в глубинах собственной души сравнивает с постепенным раскрытием закрашенной фрески.

Даже если первая встреча с собой разочаровала, 'это не означает, что ничего не остается в нас, — обнадеживает он, — потому что в глубине нашего существа мы созданы по образу Божию, и это совлечение всего ненужного очень похоже на расчистку прекрасной древней стенной живописи или картины великого мастера, которую в течение веков, поверх подлинной красоты, созданной мастером, закрашивали лишенные вкуса люди. Сначала чем больше расчищаем, тем больше появляется пустоты, и нам кажется, что мы только напортили там, где было хоть несколько красоты; пусть немного, но хоть сколько-то. А затем мы начинаем открывать подлинную красоту, которую великий мастер вложил в свое произведение; мы видим убожество, затем промежуточную путаницу, но в то же время можем предугадать и подлинную красоту'[102].

Пустота, которую встретил в себе человек, его пугает. Если он со всей глубиной сможет осознать, что эти нищета и убожество — единственное, чем он реально владеет, а всё внешнее — не его, ему не принадлежит, то он станет искать, что же подлинно наполнит его жизнью, а не призраками жизни. 'И тогда мы обнаруживаем, — продолжает владыка Антоний, — что мы такое: убогое существо, которое нуждается в Боге, но нуждается в Нем не для того, чтобы заполнить пустоту, а для того, чтобы встретиться с Ним'[103].

Случайно ли у митрополита Антония подчеркнуто различение между 'заполнением' душевной пустоты и встречей с Богом? 'Заполнить' пустоту — значит искать радость только для себя, а 'встреча' — радость взаимного общения. 'Заполнить' бесконечность человеческой глубины невозможно никакими внешними развлечениями и удовольствиями, хотя люди очень спешат 'забить' ими хранилища своей души. Но все это оказывается мертвым ненужным грузом. Только встреча с Богом никогда не обесценится в своей трепетности и живой радости, потому что Он — сама Красота и сама Любовь.

Трудно учиться жить собственной, а не чужой жизнью, приходится заставлять себя даже несколько минут побыть наедине с собой. Но на пути обратно к себе человек встречает не только преграды и трудности, он встречает также и то, что неожиданно помогает ему. 'Горе и радость, эти два великих дара Божиих, часто бывают моментом встречи с самим собой, когда мы оставляем все свои обезьяньи уловки и становимся неуязвимыми, недосягаемыми для всей лжи жизни'[104] .

Цель не лгать самому себе, найти в себе подлинное 'я', таким образом, может достигаться разными средствами. Авва Дорофей поучал учеников тотчас обращать лукавые помышления в добрые, как только они посеваются в нас по причине порочности нашей. Лукавыми помышлениями он называл 'свои догадки, которым, если верить, то им и конца не будет, и они никогда не попустят душе быть мирною'. Понятно, что речь идет не только о подозрительности, опустошающей душу, но о всякой маске, карикатурно шаржирующей какую-либо социальную функцию, которой человек заслоняет свое подлинное 'я'. Чтобы выполнить наставление святого старца и обращать лукавые помышления в добрые, надо со здоровым критицизмом относиться к себе: ко всем догадкам и умозаключениям, а также ко всему своему поведению во взаимоотношении с людьми. Если в душе обнаружились дурные или подозрительные мысли о ком-либо, глупо тут же спешно менять их на противоположные: 'нет, он хороший!'. — Это будет такая же выдумка и необоснованная фантазия. Единственно, что в этой ситуации можно утверждать на все сто процентов: меня занимают подозрения, — а это плохо, от них надо избавляться!

Из всего разнообразия лжи мыслью, то есть ошибочного принятия одной из своих 'ролей' в жизни за подлинного себя, маска 'подозрительного судьи' распознается легче других. Здесь уже сам факт присутствия в душе смутительных подозрений должен прямо сигнализировать нам, что с нами не все в порядке. Надо исповедать это греховное состояние, попросить у Господа прощения в нем и освобождения от него, а затем в дальнейшем старательно избегать подобного. Но и все другие маски будут распознаны и совлечены, если выполнять то, чему учат святые отцы, и обращаться за помощью к Богу.

Если ложь мыслью в соответствии с 9-м поучением преподобного аввы Дорофея состоит в непреднамеренной подмене себя подлинного некоей 'ролью', в которой человек хотел бы себя видеть, то ложь словом — это уже сознательное искажение действительности. Поэтому, следуя подходу преподобного Дорофея, можно было бы рассмотрение второго типа лжи озаглавить вопросом: кому ложь выгодна?

Для объяснения, что такое ложь словом, авва Дорофей, естественно, обращается к жизненным реалиям, с которыми постоянно имели дело его ученики, то есть к особенностям быта его монастыря. 'А словом лжет тот, — разъясняет он, — кто, например, от уныния поленившись встать на бдение, не говорит: 'прости меня, что я поленился встать', но говорит: 'у меня был жар, я до крайности утомился работою, не в силах был встать, был нездоров', и говорит десять лживых слов для того, чтобы не сделать одного поклона и не смириться <…> Опять, если он пожелает чего-нибудь, то не хочет сказать: 'я этого желаю', но все извращает слова свои, говоря: 'у меня такая-то болезнь, и это мне нужно; это мне приказано', и лжет до тех пор, пока не удовлетворит своему желанию'.

Авва Дорофей прямо называет три причины, побуждающие людей лгать, которые также являются основой всякого греха. Это, во-первых, сластолюбие, то есть стремление исполнить всякое свое желание; во-вторых, сребролюбие — стремление к приобретению материальных ценностей; и, в-третьих, славолюбие, которое в случае с иноками аввы Дорофея выражалось в нежелании смириться.

Само собой разумеется, что отношение к лжи словом, как и ко всякой лжи, у аввы Дорофея отрицательное. Хотя это и очевидно, об этом приходится напоминать, потому что в мире, окружающем нас, ложь слишком часто возводится в ранг добродетели. Американский 'специалист в области человеческих отношений' Дейл Карнеги, например, совсем по-другому трактует то, что авва Дорофей называет ложью словом.

Дейл Карнеги с большим интересом отыскивает мотивы, которыми люди руководствуются в своем поведении. Но, в отличие от аввы Дорофея, он это делает не с целью указать причины лжи, а напротив, с целью воспользоваться человеческими слабостями. Карнеги не прочь поддержать людей в их желании выдать желаемое за действительное, он с готовностью предлагает им именно ту ложь, которой они хотят обманывать себя и других. Разумеется, он это делает не бескорыстно, а с целью извлечь для себя