других, колдовских целей. Ольгу возмущало, что поиски убийцы Шалимара до сих пор не дали результатов.

— Нашим полицейским не то что убийцу, им, извини, насморка не поймать на сибирском морозе, — презрительно говорила она. — Ну погоди, с помощью картофельной магии мы ухватим за задницу эту сволоту.

В глубине души Индия смутно догадывалась о том, что подобная участливость Ольги Семеновны не что иное, как попытка заполнить пустоту, образовавшуюся в сердце после исчезновения из ее жизни двух дочерей-близняшек, которые, пренебрегая моральными принципами матери, стали сначала фотомоделями для порножурналов, а потом разработали свой собственный номер: роскошные сестры-блондиночки имитировали акт любви. Что с ними сталось — неизвестно. Может, процветали в каком-нибудь второсортном заведении или, хуже того, оказались в одном из гибельных кругов ада с обезображенными порочным пристрастием носами, с изуродованными дешевыми подтяжками лицами и грудями, ограбленные своими мужьями-сутенерами, которые скрылись, унося с собой их жалкие сбережения. Дочери ее просто исчезли — возможно, стыдясь самих себя и боясь встречи с матерью. Она не переставала проклинать их, хотя, может быть, припав к ее необъятной груди, они нашли бы в себе силы начать другую жизнь или хотя бы обрести себя вновь.

Многие жильцы поторопились съехать, а некоторые из тех, что остались, предлагали самой Индии сменить место проживания, намекая, что своим присутствием она подвергает опасности и их тоже. Ольга реагировала на подобные разговоры с яростью матери, защищающей свое дитя.

— Пусть только попробуют сказать такое, второй раз им говорить не придется — я сама выкину их за дверь! — сверкая глазами, говорила она Индии.

На дверях дома висело большое объявление о свободных квартирах, но народ не торопился: чтобы смылись следы крови, требуется время. Арест или, как предпочел это назвать адвокат, добровольная явка с повинной господина Каддафи Анданга только добавил страху жильцам, и без того уже напуганным происшедшим убийством или, как писали об этом газеты, «казнью» на пороге их дома. Слова «спящий агент» звучали устрашающе.

— А я-то все время считала, что он ждет возвращения жены, — поражаясь своей недальновидности, говорила Ольга Семеновна Индии. Они сидели в полутемной комнате Ольги-Волги, стены которой пестрели открытками с изображениями икон Андрея Рублева и плакатами туристических агентств с видами Каспийского моря. Ольга поила Индию крепким черным чаем, и не из чашек, а из стеклянных стаканов, вставленных в узорные металлические подстаканники. — А вышло, что он самый что ни на есть злодей, несмотря на свои атласные пижамы. Видали? Спал прямо как Рип Ван Винкль [36], а потом оказался на стороне злых сил. — И из груди Ольги исторгнулся мощный, словно каспийский прибой, вздох.

Когда щуплого господина Каддафи Анданга выводили в наручниках из дома в плотном кольце весьма недружелюбно настроенных верзил-полицейских на озаряемую мигалками машин и вспышками журналистских камер улицу и воздух содрогался от разносившихся через мегафон приказов «всем немедленно укрыться в помещениях», Индия осталась стоять на балконе, обхватив руками плечи. Она стояла, не обращая внимания на нацелившиеся на нее снизу дула фотокамер, и наблюдала за операцией задержания: за белыми фургонами прессы с телевизионными тарелками наверху, за снайперами на крыше дома напротив, за репортерами уголовной хроники, торопливо набиравшими текст, за щелкавшими ее фотографами.

И только оттого, что была немного не в себе — она словно плыла над происходившим и соображала с трудом, — она расслышала в этом гаме то, что, резко обернувшись и глядя прямо на нее, успел выкрикнуть господин Каддафи Анданг, прежде чем полицейский набросил ему на голову капюшон: «Мисс Индия, я его не впустил! Мисс Индия, он хотел, чтобы я его впустил, но я не впустил!»

Тогда она поняла, что господин Каддафи Анданг действительно мог добровольно отдать себя в руки правосудия отчасти из-за нее. Вероятно, здесь сыграло роль то, что в прачечной он рассказывал о своем родном крае, а она слушала его с участием, — потому ему и не хотелось запятнать руки ее кровью. Но скорее всего за долгое время он просто превратился в обычного седовласого господина, которого бросила жена, в неудачника, питавшего слабость к красивой одежде. Может, тогда, много лет назад, он и согласился стать «спящим» агентом, однако, вероятно, тешил себя надеждой, что его никогда не «разбудят», и теперь ему больше всего хотелось навсегда покончить с состоянием «спячки», потому что ему тоже стало страшно.

После этого она и вправду подумала о том, что ей самой грозит опасность, о чем твердили полицейские, и, возможно, ей действительно стоит переселиться, несмотря на упрямое желание остаться, назло соседям. Полицейские настаивали на том, чтобы она уехала хотя бы на несколько недель — «к друзьям или родственникам»; говорили, что в такое трудное для нее время ей необходима поддержка. Ее известили, что она является единственной наследницей, что абсолютно все теперь переходит к ней — начиная с особняка на Малхолланд-драйв, нашпигованного снизу доверху новейшими системами безопасности, обслуживала которые лучшая охранная фирма города. Все коды уже заменены, порядок дежурств пересмотрен, новые номера личных телефонов появятся сразу после ее вселения, так что сведения о внутреннем распорядке и размещении камер слежения Шалимару больше не помогут. И все же она чувствовала себя не готовой поселиться там, не готовой жить в поднебесье, не готовой влезать в большие, не по размеру туфли отца, спать на его постели, сортировать бумаги в его кабинете, отделанном деревом; не готовой к тому, чтобы снова вдохнуть запах отцовского одеколона и приобщиться к секретам в его запертом сейфе. Она осталась где была и вдруг подумала, что если бы киллер сейчас явился, чтобы завершить свое дело, то она приняла бы это абсолютно спокойно: пусть себе приходит, — быть может, она даже сама откроет ему дверь.

«Мир не исчезает, он безжалостно продолжает существовать, — доносился до нее вдовий хор из коридоров. — В момент несчастья ты недоумеваешь, как это возможно. Когда умирает твой муж, тебе кажется, что планета прекратит свое вращение и тебя унесет в пустоту, ты ждешь, что все вокруг смолкнет из уважения к твоей потере, но движение транспорта не прекращается, ему все равно, чего жаждет твое сердце, и новая реклама продолжает появляться — жизнь идет своим чередом. Вот еще одна женщина ростом с дом с бутылкой золотистого пива: а в миле от нее — новое заведение, где девицы пляшут на стойке бара под похотливый вой еще совсем зеленых мальчишек. Похоть не умирает, детка, она продолжает жить, и власть продолжает жить: сделки заключаются и скрепляются рукопожатием, а потом начинается выкручивание рук, и по-прежнему есть победившие и проигравшие; и собак продолжают выгуливать, детка, выгуливать мимо места преступления, каждое утро, — собакам ведь все равно; и каждую пятницу по телику показывают новый «ужастик», и в реальной жизни ужасы тоже происходят, как всегда, их можно видеть по телику ежедневно. Вот, давеча показали: необъяснимое жертвоприношение коз, совершенное среди ночи в «Голливудской чаше», — утром обнаружено около сорока окровавленных каркасов животных и море начавшей подсыхать крови. Безумие продолжается, и черная магия не умирает, и тьме нет конца. Всюду распродажи, одежду продолжают покупать безостановочно: граждане по-прежнему испытывают нужду в пище и удовлетворение от насыщения ею. Ах, какая вкусная эта новая пицца — надо срочно купить! И услужливые руки вам по-прежнему припаркуют машину, и звезды отправляются оттянуться на полную катушку. У женщины умер отец — ей одной его и оплакивать. Для мира его смерть уже успела стать вчерашней новостью.

Она не помнила, как долго просидела на стуле с высокой прямой спинкой у себя в прихожей после смерти отца. Час? Или, может, год? Она сидела, глядя прямо перед собой, а в это время собравшиеся в коридорах и вокруг бассейна старухи азартно сплетничали, и возле дома на тротуаре толпились те самые «гайчики», на которых беззлобно жаловалась Индии Ольга Семеновна. Они тоже смаковали подробности убийства. Тут были они все: крысята-тренеры из гимнастических залов, девица-гаенка из ближайшей парикмахерской, испанцы, занятые на стройке, которой не было конца, «король мороженого», будивший каждое утро всю улицу шумом фургона и звяканьем колокольцев (это был то ли предрассветный