прикрывала чья-то чужая рука. Когда в оборванце с беретом на голове Фирдоус узнала своего сына, которого не видела уже несколько лет, она позволила себе заплакать и, прижав к губам его руку, которую тот уже собирался отнять, покрыла ее поцелуями.
— Подожди его будить, — шепнула она, показывая глазами на Абдуллу. — Дай матери на тебя насмотреться. Хай-ре, что за гриву ты себе отрастил! Прежде чем предстанешь перед отцом, надо привести тебя в божеский вид, а то ты похож на лесного дикаря.
Она увела его в кухню, усадила на табурет и стала стричь. Анис не сопротивлялся, не сказал, что для него опасно здесь оставаться, не торопил и не просил разбудить отца и братьев. Он сидел, прислонившись к теплому материнскому телу, спиной чувствуя его движения, а крутые завитки его волос падали и падали на пол.
— Ты помнишь время, когда я был самым грустным клоуном в Пачхигаме и люди, честно говоря, радовались, когда я уходил со сцены? — спросил он.
Фирдоус возмущенно фыркнула.
— Ты самый умный из моих детей, — с гордостью произнесла она. — Временами я опасалась, что ты так глубоко уйдешь в себя, что попросту исчезнешь. Но вот он ты, слава Всевышнему!
Когда мужчины проснулись, семья собралась на военный совет.
— Прежде чем принять смерть, Большой Мисри взял на себя труд избавить нас от поганцев Гегру, и потому леповцы озлились на пачхигамцев даже больше, чем на ширмальцев, — озабоченно сказал Анис. — Это худо. Даже без братьев Гегру здесь поблизости около пятидесяти бойцов из ЛЕПа, и они определенно готовятся нанести удар по Пачхигаму.
Фирдоус Номан в недоумении покачала головой:
— Никак не возьму в толк, чем женское лицо может оскорбить религиозное чувство мусульманина? — вопросила она.
— У этих дебилов все завязано — извини, маедж, — на сексе. Они считают научным фактом, что от волос женщины идут токи, которые провоцируют мужчину на сексуальное насилие; они думают, что от трения женских ног друг о друга — даже если они до пят прикрыты — возникает особый сексуальный жар, который через ее взгляд передается мужчине и будит в нем низменные инстинкты.
Фирдоус брезгливо всплеснула руками:
— Ну конечно! Мужчины — животные, но за это почему-то должны расплачиваться мы, женщины, — старая история! Я думала, они изобрели что-нибудь поновее.
— Поэтому я здесь, — сказал Анис, как всегда без тени улыбки. — Мой отряд принял решение защитить и вас, и ширмальцев, если это потребуется. Ничего не бойтесь: у меня сотня крепких парней, да и тут помощники найдутся. А вы будьте наготове. Спрячьте оружие в каждом доме, но не пускайте его в ход сразу. Только когда мы начнем бой — лишь тогда, но не раньше, — можете присоединиться и помочь нам утопить эту падаль в их собственной моче, — извини, маедж, за грубость, я говорю, как солдат.
— Ты, сопляк! — крикнула Фирдоус, ударив кулаком по столу. — Вот увидишь свою мать за работой, тогда поймешь, как надо выбивать душу из врага по-настоящему.
Конный отряд леповцев вошел в Пачхигам через три недели, в середине дня, уверенный, что ему не окажут никакого сопротивления. Отрядом командовал взбесившийся пятнадцатилетний юнец. Всех заставили выйти из домов, и он отдал приказ: поскольку женщины Пачхигама, вопреки законам ислама, бесстыдно ходят с открытыми лицами, пусть они все до одной разденутся догола, чтобы всем было ясно, что они распоследние шлюхи. Сухой ропот прокатился по толпе, и тогда вперед вышла Фирдоус Номан. Она скинула пхиран и стала снимать одежду. Следуя ее примеру, начали раздеваться и другие — женщины, девушки, девочки — все до одной. Наступила полная тишина. Боевики, словно зачарованные, не могли оторвать глаз от женщин, а те, опустив ресницы, медленными движениями снимали одну одежку за другой, сопровождая раздевание чувственными, ритмичными движениями бедер.
— Помоги мне Аллах, — со стоном произнес на арабском один из боевиков, — эти синеглазые дьяволицы сейчас душу из меня вынут.
Пятнадцатилетний маньяк-уголовник направил дуло «Калашникова» на Фирдоус и, грязно осклабившись, проговорил:
— Если сейчас я тебя пристрелю, ни один мусульманин в целом мире не посмеет сказать, что я поступил несправедливо.
В этот момент как раз посредине его лба возникла маленькая красная дырка, и ему снесло затылок. Группа Беби Че славилась не только мастерством минирования, но и снайперским искусством, и своей репутацией дорожила. Бой за Пачхигам длился недолго. Люди Аниса заранее заняли выгодные позиции и были настроены весьма решительно. Боевики-леповцы были окружены превосходящими силами противника и вскоре полегли все до одного. Фирдоус Номан и другие женщины снова оделись. Жена сарпанча подошла к трупу пятнадцатилетнего командира леповцев и тихо проговорила:
— Вот ты и узнал, мальчик, что женщины могут быть опасны. Жаль только, не довелось тебе стать мужчиной и узнать, как сильно они умеют любить.
Расправа с отрядом леповских карателей успокоила далеко не всех в Пачхигаме. Старый учитель танцев Хабиб Джу мирно скончался в собственной постели несколько лет назад, но двое его сыновей и дочь — добрые, тихого нрава молодые люди, унаследовавшие любовь отца к танцам, — продолжали жить в деревне. Вскоре после побоища Абдуллу навестил старший из сыновей, Ахмед, и сказал, что он, его брат Сулейман и сестра Разия решили податься на юг вместе с беженцами-хинду.
— Долго ли Анису удастся нас защищать? — сказал он и озабоченно добавил: — Не думаю, что нам, евреям, стоит дожидаться прихода исламистов.
Дети Хабиба были одаренными танцорами, как и их отец, с ними Абдулла связывал надежды на будущее своей труппы, да только, похоже, у его актеров уже не было никакого будущего. Он не стал уговаривать Ахмеда остаться. На следующий день его ждал еще один удар: девицы Шарга сообщили, что их семейство тоже покидает Пачхигам. Химал и Гонвати были досмерти напуганы слухами о нападениях на хинду и уговорили престарелого отца отравиться вместе с ними в лагеря беженцев.
— Сейчас не до песен, — уныло сказал Абдулле старик-баритон, — да и в любом случае мои золотые денечки уже миновали.
Как это ни печально, решение двух актерских семейств бежать никого из них не спасло. Автобус, на котором они ехали, попал в аварию у подножия гор, возле ущелья Банихал. В страхе, что его остановят патрули или боевики, шофер гнал как сумасшедший. Пройдя на полной скорости очередной поворот, он в ужасе увидел перед собой огромную кучу мусора: одна из тех многочисленных свалок, которые в последние годы образовались повсюду ввиду уничтожения системы санитарного надзора, сползла на дорогу. Водитель в панике крутанул баранку, но было поздно: автобус съехал в придорожную канаву и завалился набок. Шофер и большинство пассажиров получили серьезные травмы, а прославленный баритон Шившанкар Шарга оказался среди погибших. В перевернувшемся автобусе наступили долгие часы ожидания. Все, кто был способен кричать и плакать, именно это и делали (Химал вопила, Гонвати рыдала); неспособные кричать тихо стонали (в эту категорию попали трое детей Джу); другие же (как, например, старик Шившанкар) умолкли уже навсегда. Наконец за ними приехали и отвезли в ближайшую больницу. В помещении для оказания первой помощи было грязно, стены все в ржаво-красных потеках, застиранные простыни — в пятнах крови. Кроватей не хватало, рваные матрасы на полу провоняли насквозь. Пассажиров кое-как разместили на этих кроватях, на матрасах, на голом полу в коридоре. Врач был всего один. Этот измученный молодой человек с едва пробивающимися усиками и застывшим лицом обратился к пострадавшим с небольшой речью, во время которой Химал продолжала вопить, Гонвати — рыдать, а Разия, Ахмед и Сулейман тихо стонали.
— Прежде чем приступить к осмотру, — начал молодой доктор, — считаю своей обязанностью принести вам извинения и объяснить обстановку. То, что вы услышите, может показаться неуместным, но сделать это совершенно необходимо. Во-первых, как ни прискорбно, у нас не хватает персонала. Многие врачи-хинду уволились, а полиция не разрешает брать на работу новых; б
