бросили его в яму с грязной водой и битым стеклом и держали там в течение пяти часов. Потом по нему прошлись сапогами. Чтобы избежать продолжения допроса, он потерял сознание, а когда пришел в себя, за него взялись снова. В конце концов сочли разумным его отпустить, предупредив, что если попадется еще раз, то его расстреляют. Убегая, он все равно вопил и божился, что не мятежник».
Городок N. был подвергнут зачистке. Некоего субъекта задержали вместе с его шестнадцатилетним сыном. Дверь в его дом — несомненно логово террористов — взломали и, чтобы подчеркнуть серьезность своих подозрений, а также то, что никто с мусульманами церемониться больше не намерен, прошлись грязными ботинками по Корану. Дочь этого субъекта заперли до времени в задней комнате. Она вылезла через окно и сбежала, что подтвердило подозрения в принадлежности семьи к террористам. Подростку-сыну было предъявлено официальное обвинение, но тот имел наглость утверждать, что он всего лишь студент. Трижды он повторил эту ложь. Возмущенные его запирательством, солдаты вывели парня из дома и обработали прикладами. Отец обвиняемого попытался вмешаться, и к нему тоже пришлось применить меры воздействия. Молодой террорист потерял сознание, и тогда, в целях оказания ему медицинской помощи, его погрузили в машину и увезли. Позднее отец заявил, что нашел сына в канаве с пулей в спине. Разумеется, военные не имели к этому ни малейшего отношения. Скорее всего, молодой человек был убит членами враждующей бандитской группировки, когда возвращался из больницы.
В деревне X., расположенной у границы вечных снегов, на самой линии контроля, была проведена зачистка, потому что возле нее часто переходили границу боевики и наверняка ее жители предоставляли им кров и пищу. Поступили сведения, что в тех местах был замечен так называемый Стальной Мулла, которого когда-то генерал Качхваха по своей оплошности пощадил. Дни всепрощения остались в прошлом, и в этом предстояло теперь убедиться не только самому Мулле, но и его подручным, таким, к примеру, как молодой инсургент Д. (с ним уже покончено) и его сподвижники — некий И. и некая Ф., чей дом был сожжен в назидание остальным, — а также особы женского пола, которые испытали на себе (в буквальном смысле слова) всю мощь праведного гнева доблестных индийских воинов. То, что беременной проткнули живот штыком, — полная инсинуация, чистый вымысел: общеизвестно, что в ходе спецопераций у солдат не было штыков, они были вооружены лишь автоматами, гранатами и ножами. Известно, что враг не брезгует никакими средствами, чтобы очернить действия индийских солдат, но это никак не должно отразиться на выполнении военными своих прямых обязанностей. Демонстрация солдатами-защитниками своей мужской потенции является одним из важных средств психологического воздействия. Это способствует удержанию мужчин-кашмирцев от мятежных действий, к которым все они склонны, и, в свою очередь, повышает безопасность солдат-защитников. Подобные действия индийских солдат относятся к сфере тактики и стратегии и не должны обсуждаться на уровне эмоций.
И это только начало. Теперь дела пойдут быстрее, думал Хамирдев, отныне уже не Черепаха, а Молот Кашмира.
В то черное лето яблоки в садах Пьярелала Каула уродились горькими и несъедобными, но персики у Фирдоус были, как всегда, сочные и сладкие. У пандита шафран вырос бледный и мелкий, а мед в ульях Абдуллы был даже вкуснее обычного. Это не поддавалось логическому объяснению, но когда Пьярелал услышал по радио, что застрелен самый уважаемый кашмирский пандит Тикалал Таплу, смысл этих вещих событий сразу прояснился. «Во времена изувера Сикандера Бат-Шикана, — сказал он своей дочери, обитавшей в лесной хижине гуджарки, — притеснения, чинимые мусульманами над хинду, сравнивали с налетом туч саранчи на беззащитные поля. Боюсь, в сравнении с тем, что ожидает вскоре всех нас, события прошлого покажутся детской забавой. Теперь, когда погублено все, что было мне дорого, я готов принять смерть, но все же буду пытаться выжить ради того, чтобы защищать тебя от мужа, хотя нам обоим жизнь уже ни к чему».
Радикалы партии «Джамаат-и-ислами» изобрели для кашмирских пандитов новые прозвища: теперь их именовали не иначе как
Спустя всего несколько дней в дистрикте Анантанаг началась ничем не спровоцированная, стихийная кампания преследования пандитов: их выгоняли из домов, отбирали деньги, грабили и разрушали их храмы, подвергали избиению и надругательству членов их семей. Это продолжалось целую неделю. Многие бежали, бросив всё. Исход брахманов из Кашмира начался.
Фирдоус Номан навестила Пьярелала, с тем чтобы заверить его, что мусульмане Пачхигама не дадут в обиду своих братьев-хинду. «Мой мудрый, добрый друг, — сказала она, — не бойтесь, мы сумеем постоять за своих. С нас и двух смертей довольно: убили Большого Мисри, повесилась Зун. Мы не допустим, чтобы пострадал такой замечательный человек, как вы». Пьярелал грустно покачал головой: «От нас уже ничего не зависит, — сказал он. — Личные качества ничего не решают. Убийце все равно, кого он лишит жизни. Разве наши решения или наш выбор определяют нашу судьбу? Неужели вы думаете, что убийцы пощадят добрых и честных и будут отстреливать лишь подлецов и эгоистов? Во время погромов не разбирают, кто прав, кто виноват. Ты можешь представлять ценность для общества или быть ни на что негодным — это не имеет значения». Круглые сутки Пьярелал слушал радио. Горькие яблоки в его садах падали на землю и гнили, но Пьярелал сидел за закрытыми дверями, скрестив ноги, прижав к уху транзистор, и слушал новости Би-би-си. А радио день за днем доносило до его слуха одни и те же слова: грабеж, избиение, поджог, убийство, бегство. Вскоре к ним, перекрыв расстояние в тысячи миль и приземлившись в Кашмире, присоединилось еще одно выражение — этническая чистка. Появился новый лозунг: «Убей одного — устрашишь десяток». Разрушению и уничтожению подверглись все общественные институты, связанные с хинду, их храмы и частные дома — целые жилые кварталы. Пьярелал, как молитву, снова и снова повторял названия мест, преданных опустошению: Тракру, Ума-Нагари, Купвара, Сангрампора, Вандхама, Надимарг. Эти названия должны были сохраниться в истории навсегда. Позабыть их — значило оскорбить память тех, кто испил чашу страданий до дна, пережил поджоги, лишился имущества и принял мученическую смерть после невообразимых, не поддающихся описанию пыток. «Убей одного — устрашишь десяток!» — скандировали банды мусульман и достигали своего. Не десяток, а триста пятьдесят тысяч хинду — почти вся индуистская община Кашмира — оставили свои дома и хлынули на юг, в лагеря беженцев, где хинду предстояло гнить, подобно залежалым яблокам, подобно никому ненужным бездомным нищим, каковыми они сделались в одночасье. На так называемых бангладешских базарах Сринагара в районах Икбал-парка и Хазари-Багха открыто шла бойкая торговля ценностями, украденными из храмов и частных домов. «За Индию отдам я жизнь и душу, а сердце Пакистану подарю», — напевали себе под нос продавцы краденого песенку всеми любимой Мехджур.
Шестьсот тысяч индийских солдат было расквартировано в Кашмире, однако погромам и гонениям никто не препятствовал. Как это могло случиться? Триста тысяч живых душ оказалось в Джамму без крыши над головой, без средств к существованию, и в течение долгих месяцев правительство не обеспечивало их ни жильем, ни питанием, оно даже не проводило регистрации. Как такое могло произойти? Лагеря беженцев все же были созданы, но остаться там разрешили лишь шести тысячам семей, остальных выкинули из штата, бросили на произвол судьбы, и они потонули в общей массе нищих и обездоленных. Как такое могло
