произнес он.

Автобус с актерами и музыкантами не доехал до конечной остановки из-за огромного скопления людей на улицах, за чем с нервозностью наблюдали армия и полиция. Актерам пришлось добираться пешком, таща на себе декорации и костюмы. На улицы вышло более сорока тысяч человек. На вопрос Абдуллы, что происходит, шофер ответил:

— Они оплакивают гибель Кашмира.

Занавес поднялся, и актеры начали играть любимую всеми историю про великодушного правителя Зайн-ул-Абеддина. Абдулла вышел на сцену с поднятым мечом в одной руке и копьем в другой. Он крепко сжимал оружие, пересиливая нестерпимую боль. Последний раз в своей жизни он личным примером вдохновлял своих недовольных и ропщущих актеров, словно говоря: «Видите, как я преодолеваю боль? Постарайтесь и вы преодолеть апатию, играйте в полную силу!» Но зал был заполнен едва ли на четверть, а немногочисленные туристы вряд ли прислушивались к тому, что говорилось со сцены: с улицы доносился заглушённый шум миллионной толпы. Люди с зажженными факелами шли маршем, выкрикивая одно слово: «Азади!» В середине пустого седьмого ряда сидел Сардар Харбан Сингх, а рядом — его сын Юварадж, поразительно красивый молодой мужчина, чьи стремления идти в ногу со временем подчеркивались отсутствием бороды и тюрбана. С ощущением человека, бросающегося в пропасть, Абдулла устремил огненный взгляд на старого друга и начал свой вступительный монолог, вложив в него все оставшиеся силы. После этого в течение целого часа актеры играли спектакль, который никто не слушал. Несколько человек встали и покинули зал. В перерыве к Абдулле подошел Юварадж. Бизнесмен, который, несмотря на усложнившуюся политическую ситуацию, успешно вел торговлю кашмирскими шкатулками, резными столами, молитвенными ковриками и расшитыми кашмирскими шалями в Индии и за границей, он поддерживал труппу как мог, движимый, по его собственному выражению, «глупейшим оптимизмом» в условиях, когда весь край охвачен безумием. Юварадж предупредил Абдуллу, что ситуация на улицах может выйти из-под контроля и демонстранты в любую минуту могут вломиться в театр.

— Разрешите дать вам небольшой совет, — сказал Юварадж. — У вас в руках — меч и копье. Если сюда ворвутся люди, бросайте всё и спасайтесь бегством. — Он извинился за то, что не останется на второй акт. — Много дел, знаете ли, ситуация требует моего присутствия в другом месте, — озабоченно добавил он.

Второй акт начали играть при пустом зале, но Абдулла увидел, что его зеленая молодежь вдруг заиграла по-настоящему — так, как будто от их исполнения зависела сама их жизнь; так, будто им открылось нечто сокровенное, о чем им прежде никто не рассказывал. Стены гудели от топота и рева толпы, ритмичные выкрики звучали, как хор в греческой трагедии, предрекавший несчастье; казалось, от грозного напряжения разраставшихся людских масс стали потрескивать пустые стулья. А меж тем актеры труппы бханд патхер продолжали играть: они пели, танцевали, представляли комические сцены, рассказывая старинную историю о терпении и надежде. В какой-то момент Абдулле показалось, что, хотя его музыканты, его актеры и танцоры работали с неслыханным подъемом, человеческие голоса и музыка смолкли, что в зале воцарилась полная тишина и оставшиеся зрители смотрят немое представление. За стенами гул все нарастал, теперь к нему добавились и новые звуки: шум набитых солдатами грузовиков, джипов и танков, ритмичный топот марширующих ботинок, стук прикладов и наконец щелчки выстрелов и стрекот пулемета. Скандирование толпы взорвалось криками, барабанный бой сменился грохотом пальбы, демонстрация закончилась, охваченные смятением ее участники обратились в паническое бегство. Тем временем история доброго правителя Зайн-ул-Абеддина благополучно и счастливо завершилась. Актеры, взявшись за руки, вышли для прощального поклона, но хотя единственный оставшийся в зале зритель — Харбан Сингх — отхлопал себе все ладоши, его аплодисментов не было слышно.

Возвращение домой пришлось отложить. Сорок демонстрантов было убито. На улицах было неспокойно, кругом бронированные машины и патрули; многие улицы оказались заблокированы грузовиками, движение муниципального транспорта все еще не наладилось. Пачхигамцы забаррикадировались в помещении театра и решили переждать. Харбан Сингх с ними не остался.

— Я собираюсь провести ночь в собственной постели, ребятки, — заявил он. — Иначе жена моя заподозрит что-нибудь несусветное. К тому же не хочу оставлять без присмотра мой сад.

Обнесенная стеной загородная вилла с садом являла собой одно из скрытых чудес Сринагара; некоторые даже верили, что владения Харбана Сингха находятся под покровительством некоей феи, обитательницы дворца Пери-Махал. Однако, судя по всему, Харбан Сингх не нуждался в покровительстве добрых фей. Он умудрялся беспрепятственно возвращаться к себе в старый город. Старый лис знал все переулки и переходы как свои пять пальцев. В атласной куртке-ачкане, с надушенной и напомаженной, отливающей серебром бородой он пунктуально являлся к актерам каждый день с продовольствием и прочими необходимы предметами. Иногда его сопровождал сын, но, как правило, он приходил один: у Ювараджа, по словам его отца, был слишком широкий круг обязанностей, включавший, как выяснилось, наем частной охраны для защиты его офисов и складских помещений от мародеров и бомбометателей.

— Время вынуждает моего сына, человека высоких идеалов и благородных устремлений, общаться с отбросами общества, с бандитами и наемниками, — объяснял Харбан Сингх. — Он нанимает их, чтобы уберечь наши товары от прочих бандитов, и не должен спускать с них глаз, чтобы они не растащили всё сами. Бедняга совсем не спит, но он не жалуется. Он делает, что должен, — как и все мы.

С тростью-шпагой орехового дерева с серебряным набалдашником Сардар Харбан Сингх быстрой походкой проходил по неспокойным улицам и к собственной безопасности относился с юмором.

— Я старый человек, — однажды сказал он. — Кто станет причинять мне вред, когда отец наш Время и без того прекрасно справляется со своей работой!

Абдулла лишь в изумлении покачал головой.

— Надо же, — протянул он, — вот как оно бывает: знаешь человека пятьдесят лет и не представляешь, на что он может быть способен.

Харбан пренебрежительно передернул плечами:

— Нельзя знать заранее, как ты относишься к вопросам жизни и смерти, пока время не вынуждает тебя на них отвечать, — отозвался он.

Пригородное автобусное сообщение наладилось только через пять дней. Увидев Абдуллу у порога дома, Фирдоус не удержалась и расплакалась от радости. Абдулла упал на колени и попросил у нее прощения за всё сразу.

— Если ты все еще любишь меня, — сказал он, — то помоги мне набраться сил, чтобы пережить грозу.

Она подняла его с колен и, целуя, произнесла:

— Ты самый великий человек из всех, кого я когда-либо знала. Я горжусь этим и рядом с тобой готова биться с любыми бедами — будь то смерть, дьявол или вся армия Индии.

Однажды в жизни Бомбур Ямбарзал проявил истинное мужество: это случилось, когда ему удалось у порога ширмальской мечети унизить и прогнать с позором метавшего громы и молнии Стального Муллу. Однако теперь он стал стар, и когда жизнь снова поставила его перед трудным выбором, то страх за свою любимую Харуд толкнул его на неверный шаг. От прежнего легендарного шеф-повара с могучим животом не осталось почти ничего. Жизнь изрядно потрудилась над ним. Морщинистый, с истончившимися, в коричневых «печеночных» пятнах руками, с затуманенными катарактой глазами, он являл собою довольно жалкое зрелище и с тревогой думал, суждено ли ему дотянуть до восьмидесяти. Нынче этот ослабевший духом и телом Бомбур высказался в том духе, что «Рыцари», возможно, сжалятся над Ширмалом и не станут безобразничать, если односельчане проявят здравый смысл и отнесутся к плакатам более или менее терпимо.

— Нужен компромисс. Мы должны хоть на что-то согласиться, иначе они решат, что с нами невозможно договориться.

Хасина Харуд, женщина крепкого телосложения, которую годы изменили мало и которая, чтобы оправдать свое игривое прозвище, по-прежнему красила волосы хной, в этот момент готовила палатку для