Теперь перед нами экс-посол Максимилиан Офалс, на время выпавший из Истории. Человек в немилости, несомый бурными водами 1968 года мимо Пражской весны, мимо «Magical Mystery Tour»[26], Tet Offensive[27] и парижских пертурбаций, мимо бойни в Мэй-Лае, событий на Гроссвенор-сквер и немецкой террористической группы «Баадер — Майнхоф», мимо трупов Мартина Лютера Кинга и Бобби Кеннеди, мимо О. Дж. Симпсона и Никсона. Бурный океан событий, могучий и равнодушный, сомкнулся над головой Макса и потопил его, как топил всех неудачников. Перед нами Макс, легший на дно, человек-невидимка, человек из подполья, попавший в сумеречный мир, где обитают такие, как Эдгар Вуд, — мир отвергнутых и отверженных, мир ящериц и змей; в место, где живут разоблаченные разоблачители, брошенные любовники, проигравшие вожди и разбитые надежды. Перед нами Макс, бродящий среди огромных холмов из выкинутых на свалку Истории тел, странствующий по горным отрогам Поражения. Однако и тут, в обретенном им новом мире безвестности, Макс снова оказался человеком, опережающим время: ибо именно в эту безвестную почву были заложены семена будущего: время невидимого мира скоро наступит: время антилогики — иначе говоря, логики, непонятной до поры, когда анонимные, невидимые армии станут скрытно сражаться, решая судьбу планеты. Таким людям, как Макс, всегда есть применение. И Макс его найдет. Он станет одним из создателей и этой, новой, эпохи до тех пор, пока прошлое не даст последний звонок, оповещая о конце пьесы, и Смерть не явится к нему в облике красивого мужчины вроде Меркадора или Уддхама Сингха, который от имени женщины, когда-то любимой ими обоими, попросит дать ему работу.

Воздух состоял из крошечных ледяных иголочек. При каждом вдохе они, прежде чем растаять, царапали ей горло, но для Бунньи, когда она стояла на взлетно-посадочной полосе военного аэродрома в Эластик-нагаре, эти уколы были сладки, как первый привет родного дома. «О, снежная красота, как я могла покинуть тебя!» — горестно подумалось ей. Она зябко передернула плечами и этим жестом словно стряхнула с себя Дели и стала прежней. Со дня отъезда из Пачхигама мать перестала являться ей во сне. «Призрак, и тот разумнее меня», — подумала она, и у нее возникло страстное желание улечься в снег и заснуть тут же, на бетоне, чтобы поскорее снова увидеться с мамой Пампуш: она наверняка уже ждет не дождется своей Бунньи. Арендованному для перелета «фоккеру» под названием «Ямуна» — в честь славной реки — позволили приземлиться на полосе для боевых самолетов, подальше от любопытных глаз, по специальному указанию из Дели — у Пегги-мата везде были свои люди. В Дели Бунньи сажали в самолет, который стоял в самом дальнем углу зоны отправления на аэродроме Палам. Во избежание истерики ее подкормили снотворным, однако едва маленький самолет, набрав высоту, полетел к северу, ощущение пустоты на коленях, где недавно лежал ребенок, страшной тяжестью навалилось на нее. Эта тяжесть отсутствовавшего тельца, пустое пространство баюкавших рук отзывались тупой, невыносимой болью. И все же нужно было стерпеть. Самолет достиг перевала Пир-Панджал, по спирали стал набирать высоту и вдруг без всякого предупреждения стремительно ухнул в воздушную яму на две тысячи метров. Она дико вскрикнула. Дважды самолет поднимался, дважды камнем падал вниз, и каждый раз пронзительно кричала Бунньи. Пир-Панджал считался воротами в Долину, и Бунньи чувствовала, что ворота не хотят открываться перед ней. Тяжесть отсутствовавшего ребенка стала так велика, что самолету не хватало мощности, чтобы перенести ее через хребты. Горы отталкивали Бунньи, веля ей убираться прочь вместе со своим грузом. Только у них ничего не получится. Ради возвращения домой она покинула дитя и не допустит, чтобы горы стали на ее пути. Когда самолет пошел на третий заход, Бунньи собрала всю оставшуюся волю и отогнала от себя дитя-призрак. «Не было никакого ребенка, — твердила она. — Не было у меня дочки. Я возвращаюсь к мужу, и ничто не оттягивает мне руки». Коленям, рукам стало легко, тяжесть пропала, самолет набрал высоту. Она сделала это — выкинула ребенка и заставила подниматься самолет! Да, в этот раз он не ушел в штопор, и под его брюхом поплыли горные вершины, где бушевал снежный буран. Вслед за тем внизу в накидке из пушистого снега стала видна и сама Долина. Когда самолет пошел на посадку, ей показалось, что она видит Пачхигам и его жителей, стоящих на улицах, задрав головы, и машущих ей.

На «Ямуне» ее не кормили, а скромный пакетик с едой, который, среди прочих даров, вручила ей Пегги Офалс, давно опустел. Не было в самолете и медикаментов, а ее крошки-снабженца давно и след простыл. Не было табака. И ей нужна была доза. Кровь стучала в висках и рвала вены. Мощные невидимые силы разрывали ее на куски. Планеты-тени сошлись в схватке. Конечно, никто в деревне не собирался ее приветствовать. Это наваждение, это обман. Она знала про себя, что подвержена наваждениям. Ее зависимость от всяких разных вещей, от всяких разных людей стала ее пыткой. Она не знала, как будет жить без готовых напитков, приготовленной еды; не знала, как жить без своей маленькой девочки. Стоило Бунньи подумать о ней, как коленям снова становилось тяжело держать груз, и нос самолета резко нырял вниз. Она зажмурилась и прогнала дитя. Не было никакой Кашмиры. Есть только Кашмир.

— Пожалста, садиться, мадам, — сказал молоденький солдат с заковыристой фамилией южанина и