продолжали заниматься каждый своим делом, будто ничего не произошло, будто многим из них не приходилось спать на платформах подземки, обходясь без смены одежды, будто не мучили их мысли о благополучии отправленных в эвакуацию детей. Район Карлтон-Гарденз, где находилась штаб-квартира де Голля, почти не пострадал. Шарлеруа отвез Макса туда для встречи с генералом. В своем отделанном деревом кабинете де Голль стоял к нему в профиль на фоне окна и показался Максу карикатурой на самого себя.
— Ara, новоявленный гений, протеже Данжона, — произнес генерал не оборачиваясь. — Позвольте сказать вам следующее, месье: я всецело доверяю суждению своего друга-ректора. Ваши достижения и таланты впечатляют. Тем не менее идеи, содержащиеся в вашей работе, по большей части абсолютно несостоятельны. Что касается необходимости какой-либо общеевропейской организации, то, пожалуй, с этим еще можно согласиться: европейцам нужно будет позабыть прошлые обиды и примириться с Германией. Все остальные ваши предложения — это дикий бред, осуществить их значило бы добровольно сдаться на милость американцев и сменить прежнюю зависимость на новое рабство. Я этого не допущу.
Макс не проронил ни слова. Умолк и генерал. Шарлеруа взял Макса под локоть и повел к выходу. За ними еще не успела закрыться дверь, как по-прежнему стоявший у окна со сцепленными за спиной руками де Голль произнес:
— Знали бы они там, какие обломки спичек мне приходится пускать в дело, чтобы добиться для Франции свободы!
— Поймите, Рузвельт его в грош не ставит, — извиняющимся тоном сказал Шарлеруа, когда они уже были за дверью. — Да и Черчилль тоже не очень с ним считается. Даже в самом французском дипкорпусе есть много таких, кто не рекомендует сближаться с правительством де Голля. Рузвельт, будь его воля, давно избавился бы от генерала. Он скорее предпочел бы иметь дело с Жиро, например.
После этого Макс с генералом почти не встречался. Его определили в отдел пропаганды, где он сочинял листовки для оккупированных территорий и переводил различные документы с немецкого, считая часы и минуты в ожидании вечера, в ожидании прихода Крысы.
Потребности военной промышленности в металле лишили район Порчестер-Террас, как и весь Бейсуотер, традиционных для него перилец и калиточек, и он, подобно другим оставшимся без обычного убранства улицам Лондона, прикрывал наготу плотным зимним туманом. Макс поселился на нижнем этаже дома, принадлежавшего Мишелю Власто, брату Фанни Родоканаччи. Б
— Не обращайт вниманий. Никого не убил, а это главн, ведь так? — Затем указывала на ведро с песком: — Это есть стоит на кажном вьетаже — в самом низе, и на первом вьетаже, и вигде. В случае чего.
У миссис Диккенс была изумительная память, и она цитировала наизусть все заметки уголовной хроники:
— Ён изрезал ёй на куски, сэр, прям ужасть! — рассказывала она со смаком. — Жуть, да? Может, есть да чаем запиваеть.
Крыса наведывалась к нему при всякой возможности, шла пешком через темный город, сквозь зеленоватый туман, следя за тем, чтобы луч фонарика падал только под ноги. В те вечера, когда она не приходила, Макс, укутавшись в пальто, сидел у слабенького электрообогревателя и проклинал судьбу. Депрессия, таившаяся в глубине сознания, выползала тогда на середину комнаты; холод и одиночество служили ей топливом. Измена, предательство стали в те времена расхожей монетой. Американцы не доверяли «Свободной Франции» де Голля, подозревая, что в ее ряды проникли предатели-вишисты, англичане отвечали тем, что засылали в штаб-квартиру на Карлтон-Гарденз своих собственных информаторов: Жорж Матье, Пауль Коле… Друг мог оказаться твоим убийцей, и чрезмерная доверчивость могла стоить жизни. А что это за жизнь без доверия и разве без него возможно испытать всю глубину радости общения? «Эту ущербность мы все унесем с собою в будущее, — думал Макс. — Недоверие. Постоянное ожидание, что тебя обманут, — это воронки от взрывов в сердце каждого из нас. Если выживем, я никогда не обману тебя, Крыска», — клялся он пустой комнате. И, разумеется, не сдержал клятву. Макс не убил ее. Просто в течение всей жизни пронзал ее сердце шпагами измен. Ну а потом появилась Бунньи Каул.
Неприятная правда заключалась в том, что Маргарет Роудз, она же Пегги, была никудышной любовницей. «Это» не доставляло ей ни малейшего наслаждения. Ее воспитало Сопротивление, и она не имела понятия о радостях самоотдачи. Макс был терпеливым учителем и пытался, избегая назидательного тона, обучить ее; через какое-то время ему стало казаться, что она старается что-то воспринять, но у нее не хватало терпения. Ей хотелось одного — чтобы «это» окончилось возможно быстрее и они могли бы болтать, прижавшись друг к другу, — словом, будучи обнаженными, вести себя так, как люди одетые, то есть не как любовники, а просто как друзья. По ее собственному признанию, у нее всегда было «пониженное либидо», как она выразилась. Она уверяла, однако, что любит его. Той зимой в полуподвальном этаже, стискивая его в своих объятиях под шотландскими пледами, она уверяла его, что еще никогда не была так счастлива, что теперь даже стала бояться смерти. Она также призналась, что не может иметь детей.
— Слушай, для тебя это неважно? — спросила она. — Или — всё, конец связи? Потому как многие так бы и поступили. Для них — если нет бобиков, значит, все их причиндалы — псу под хвост, ха-ха-ха!
Он и сам удивился, когда вполне искренне ответил, что для него это не имеет значения.
— Ну и ладно, счастливая ты моя денежка! Давай сменим тему, идет? Помнишь парня, который встретил меня на аэродроме? Пупсик из разведотдела М-19? Он хочет перекинуться с тобой парой слов. Я только передаточное звено. Поступай как хочешь. А встречу я могу устроить.
Неделей позже эта встреча состоялась в отеле «Метрополь» на Нортумберленд-авеню. Офицера «Интеллидженс сервис» звали Нив.
— Меня тоже переправляли через «Пэт-лайн», так что мы в некотором роде однокашники, — сказал, представляясь, англичанин.
Макс в этот момент думал о том, как тепло тут у них в «Метрополе», о том, что ради одного этого, вероятно, можно согласиться на что угодно. Отклонил бы он предложение Нива в тот день, если бы они встретились не там, а в промозглой комнате, продуваемой холодным ветром? Неужели он пал так низко?..
— Короче, мы хотим видеть вас у себя на борту, — заключил тем временем Нив свою речь. — Это, разумеется, не значит, что вам надо совершить прыжок сию же минуту. Я понимаю, это все же важное решение. Вам требуется время, даю вам пять минут, даже десять.
Едва услышав его предложение, Макс сразу решил не отказываться. Англичанин, имеющий все полномочия и наверняка заручившийся одобрением американцев, пожелал «видеть его на борту». Его концепция, по выражению Нива, была «самое то», и мировое сообщество «созрело для нее», а закоснелый генерал — нет. Немцы так и так войну проигрывают. Основа будущего мира будет закладываться в Нью- Хемпшире через три недели, в июле, в местечке под названием Бреттон-Вудз. Там соберутся представители более чем сорока государств, там будут и «буффоны», и «твердолобые», и «мечтатели». Их задачей станет определение форм послевоенного восстановления Европы, решение проблем колебания валют и выработка приоритетов в торговых отношениях. Максимилиану Офалсу предложено сыграть «роль ключевой фигуры» в решении этих задач.
Для него заготовлено почетное место в одном из университетов — скорее всего, в Колумбийском — и место научного сотрудника в Оксбридже. «Рукопожатие через океан, и вы из тех парней, которым предстоит его осуществлять. Вам не придется играть роль одного из делегатов. Вы нам нужны для того, чтобы организовать рабочие группы, чтобы провести глубокое исследование ситуации, чтобы построить системы взаимоотношений, которые будут работать».
Итак, на его глазах предстояло родиться новому миру, и ему предлагали стать повивальной бабкой этого мира, его восприемником. Вместо слабака Парижа, вместо эфемерного карточного домика старушки
