пленка покрывалась различными фигурами, рельефные черточки которых были еще больше налиты кровью, а от бессознательного усилия покрывались ясно различимым алым потом. Внезапно подросток отшатнулся в сторону, чтобы в него не попал плевок от запоздалого приступа кашля, сотрясшего петуха, и узнал в новой кровавой отметине на полу рисунок, который он перед тем видел на перепонке.
Вернувшись к своему старому замыслу, Ноэль решил воспользоваться подмеченным им явлением, чтобы обучить птицу письму, и заказал полный французский алфавит в виде двадцати шести маленьких печаток, каждая из которых изображала одну прописную букву. Против обыкновения несимметричные буквы были оттиснуты в правильном положении с целью их двойной «перепечатки».
После того как металлическая поверхность первой печатки была прижата на несколько секунд к чувствительной перепонке, там осталась рельефная буква
Когда таким же способом все печатки прошли через это упражнение, петух мог вызывать на перепонку любую букву, произносимую подростком, научившим его еще и кашлять в нужный момент. Поскольку кровь приливала к выпуклым и смягченным его частям, то при выплевывании всегда вылетала алая капелька в форме соответствующей буквы. После нескольких дополнительных упражнений Мопс научился так дергать шеей, чтобы вызывать прилив крови к перепонке.
Ноэль искал для своих сеансов белую жесткую и моющуюся поверхность и раздобыл пластинку из слоновой кости, которая, если ее разместить почти вертикально на маленьком мольберте, становилась прекрасной основой для нанесения красных букв.
Постепенно Мопс выучился составлять буквы в слоги, а потом и в слова и овладел таким образом письменной речью, что позволило ему выражать собственные мысли, как на то и рассчитывал Ноэль, преподавший ему несколько правил просодии и сделав особенное ударение на акростихе. Теперь на каждом сеансе гадания петух сочинял стих на имя испытуемого человека.
Тем временем Мопс трудился не переставая, и на костяной пластинке уже лежали шесть александрийских стихов, написанных мелкими красными прописными буквами, равными по размеру восьми первым и выбрасываемыми одна за другой. Для поддержания прилива крови к зеву Мопс иногда резко дергал шеей. Еще несколько частых покашливаний, сопровождаемых выплевыванием кровавых букв, и два последних стиха завершили таинственный акростих, толковавший со смутным, глубоким и странным смыслом притчу о Хризомалло…
Мы вместе с Фаустиной прочитали его несколько раз, и теперь молодую женщину охватило неясное волнение, а на лице ее застыло задумчивое выражение.
Пока она предавалась своим мыслям, Ноэль убрал пластинку и мольберт, а вместо них достал легкий предмет, представляющий собой маленький прямоугольный кусок асбестовой ткани, натянутой на металлическую рамку с четырьмя ножками. Рядом он поставил плотно закрытую прозрачную слюдяную коробочку, в которой виднелась смотанная в рулончик фольга с таким ажурным рисунком на ней, что его детали можно было рассмотреть только в микроскоп. Невооруженный глаз позволял лишь угадать воздушные контуры этого, будто вышедшего из-под рук феи миниатюрного цилиндрика, едва ли занимающего двадцатую часть пространства, в которое его поместили.
Подросток развязал малюсенький полотняный мешочек и высыпал из него на асбестовую ткань ровным слоем мелко истолченный древесный уголь. Затем он чиркнул спичкой и провел ею над углями, а когда огонь охватил всю площадь, поместил на этот импровизированный костер прозрачную коробочку так, что ни один край ее при этом не выступал за пределы огнища.
Предложив нам внимательно следить за тонким металлическим рулончиком, которому уготовано было некое чудесное превращение, он принялся громким голосом рассказывать о себе.
Еще в раннем детстве Ноэля приучил к бродячей жизни старый артист по имени Васкоди, игравший на гитаре и певший на улицах все еще красивым тенором. В конце представления Ноэль танцевал и собирал деньги.
На привалах и в часы отдыха Васкоди завораживал мальчика рассказами о своей молодости, часто вспоминая славное время, когда с двадцати до тридцати лет он с триумфом выступал в театре. Апогеем его краткой артистической карьеры стала «Вендетта», поставленная в 1839 году, где он пел заглавную партию. Автор оперы — граф де Руольц-Мончал перед этим поставил в Комической Опере маленький спектакль «Ждать и бежать», сценарий которого он написал вместе с Фроменталем Алеви. Васкоди был тогда юным дебютантом и исполнял небольшую партию, но поразил графа де Руольца красотой своего голоса, да так, что тот в «Вендетте» именно ему предложил главную роль.
С этим спектаклем к Васкоди пришел оглушительный успех. Его чистый и богатый голос каждый вечер вызывал бури восторга.
Однако из-за болезни горла ему пришлось в самом расцвете таланта оставить театр, и он стал жить уроками пения. Глубоким стариком, оставшись без учеников, он пел под гитару на улицах, собирая по несколько монет благодаря умению брать красивые ноты.
Однажды путь кочевника привел его в Нейи. Он вошел через незапертые ворота в чей-то сад и затянул под окнами уютного домика арию из «Вендетты». Через несколько тактов в дверях домика появился старик, взволнованно бормотавший:
— О! Этот голос… этот голос… Господи, неужели это возможно?… — Он подошел ближе и воскликнул, всплеснув руками: — Васкоди!.. Это он, это точно он!..
Васкоди умолк и произнес с дрожью в голосе:
— Граф де Руольц-Мончал!
Оба старика упали друг другу в объятия со слезами на глазах от нахлынувших воспоминаний молодости.
Васкоди был приглашен в дом и там поведал другу свою печальную историю, а тот рассказал ему, как жил он сам все эти годы.
Занявшись волею судеб химией, когда за плечами его уже было обильное музыкальное наследие, граф де Руольц изобрел ставший знаменитым способ серебрения и золочения металлов, а впоследствии — новый метод плавки стали. Позднее он разработал фосфорный металл, тут же нашедший применение в производстве французских пушек.
Сейчас в результате долголетних поисков и трудов Руольц сделал новое открытие, которое пока держал в тайне. Он решил первым посвятить в него старого друга, чей неожиданно зазвучавший голос с до сих пор еще пьянящим очарованием радостно напомнил ему о старых временах. Граф повел гостя в свою лабораторию и там на маленький поднос из асбестовой ткани, стоящий на четырех ножках, насыпал тонкий слой раскаленных углей, а на эту огненную подстилку установил слюдяную коробочку, внутри которой блестел малюсенький рулончик из тончайших металлических кружев. Тонкая и прозрачная асбестовая ткань должна была исключить какие-либо подозрения в наличии потайного дна.
Под действием жара необычное кружево постепенно увеличивалось во все стороны, заметно разрастаясь в длину и толщину, а ее внутренние поверхности, удлиняясь, скользили друг по дружке. Металл при этом становился мягче, и от увеличения размеров на изделии проявлялись мельчайшие рисунки. В конце концов все свободное пространство слюдяной коробочки оказалось занятым туго смотанной длинной блестящей кружевной лентой.
Взяв коробочку за два боковых ненагревающихся колечка, Руольц снял ее с огня и отставил в сторону для охлаждения, а потом приподнял крышку и вынул из коробочки кружево, которое сразу же развернулось. Когда Васкоди взял его в руки, то увидел, что это сказочное плетение гораздо мягче, тоньше и красивее, чем самые изысканные и роскошные кружева, несмотря на свою металлическую основу, о чем еще свидетельствовали остатки тепла, необычный вес изделия и его яркий блеск.
Поразительная тонкость петель и рисунка, даже после их многократного увеличения, указывали на огромный труд миниатюриста, проделанный, кстати говоря, Руольцем с помощью мощного микроскопа,
