буквально кончик прутика, безошибочно определяя, какой шов, по его расчетам пропорции, будет выполнен тем или иным новым огнепроводным шнуром.
Шнур, полученный с помощью жидкости из шестого флакончика, выполнил на ткани вязальный шов, а совершаемые при этом невероятные зигзаги напоминали безумные пиротехнические представления, поражающие беспорядочными взлетами ракет в воздух, сопровождающимися выстрелами. Все его «швейные» зигзаги тоже, впрочем, были похожи в крайне уменьшенном виде на сложные настоящие вспышки фейерверков с их ракетами, выписывающими в небе всевозможные кривые, спирали или ломаные линии.
Мгновенное выполнение каждого шва показывало непревзойденное совершенство его метода, позволившего бы рядовой швее в сто раз быстрее справляться со своим дневным заданием, пусть даже она работала бы на лучшей швейной машинке.
Потрудившись еще какое-то время все с теми же шестью флаконами, Луций, видимо, вдруг почувствовал усталость и остановился перед уже сильно укороченным белым прутиком.
Он отвернулся от него и взгляд его, как нам показалось, впервые задержался на нас. Луций подошел ближе к решетке и бросил в нашу сторону одно слово: «Пойте».
Кантрель не мешкая попросил присоединившуюся к нашей группе певицу Мальвину спеть что-нибудь лирическое, дабы удовлетворить каприз безумца. Мальвина, недавно выступавшая в роли наперсницы в новой опере на библейский сюжет — «Абимелех», начала почти с самой верхней ноты своего диапазона: «О, Ребекка…»
Однако Луций тут же прервал ее и заставил множество раз повторять этот фрагмент арии, особенно прислушиваясь к чистому звучанию последней ноты.
Потом отошел вправо и устроился напротив нас перед небольшим столиком, на котором находились следующие предметы:
1. Потушенная лампа.
2. Тонкое шило с необыкновенно острой золотой иглой.
3. Маленькая линеечка длиной в несколько сантиметров, сделанная из сала, на одной стороне которой нанесены были шесть главных делений в виде жирных черточек с номерами, разбитых каждое на двенадцать меньших делений, отмеченных более тонкими и короткими штрихами. Ярко-красные черточки и цифры резко выделялись на бледновато-сером фоне сала. Тонко изготовленный инструмент этот воспроизводил в миниатюре старинную «туазу», разделенную на шесть футов и семьдесят два дюйма.
4. Тоненькая квадратная пластинка из затвердевшего воска.
5. Очень простой звуковой аппарат с тонкой золотой иглой, укрепленной на круглой мембране с рожком.
6. Квадратный листок белого картона с отверстием в центре, в которое был плотно вставлен и прижат чуть сплющенными краями плоский ограненный гранат ромбовидной формы, так что листок был похож на бубнового туза.
Луций прижал к середине зеленой пластинки, плашмя лежавшей перед его глазами, миниатюрную туазу, взятую им указательным и большим пальцами левой руки и сжимаемую ими так, что сминались и укорачивались большие и маленькие деления, которые мы могли видеть со своего места.
Старательно примеряясь к красным штрихам и выбирая соответствующее им место на одной линии, с помощью шила, подносимого в вертикальном положении правой рукой, он сделал семь меток на поверхности воска, прижимая иголку сбоку к салу.
Когда все метки были сделаны, Луций слегка ослабил усилие пальцев на сале, и упругая туаза сама собою удлинилась, увеличив тем самым расстояние между нанесенными на нем делениями. После этого он точно таким же способом снабдил восковую пластину новыми метками в дополнение к предыдущим.
Безумец еще долго продолжал свой труд, сжимая сало каждый раз с разной силой и доводя его порой до совсем малых размеров, сверяясь с красными делениями, чтобы легонько прокалывать воск в еще нетронутых местах все на том же прямом участке, хотя наклон иглы время от времени менялся.
В конце концов на зеленой табличке образовалась короткая прямая бороздка из мельчайших проколов, похожая на те, которые видны на валиках фонографа при записи голоса.
Повинуясь нетерпеливому жесту Луция, убиравшего туазу и шило, сторож подошел к лампе и чиркнул спичкой.
Пока пламя на фитиле разгоралось, Кантрель просунул руку между прутьями решетки и достал лежавший слева от него у стены длинный плоский чехол из вылинявшего шелка, на одной стороне которого вышито было латинское слово «Mens» — «Дух», украшенное религиозными символами и цветами. Из чехла он извлек очень старую деревянную переплетную доску, и мы увидели, что на обеих ее сторонах написан мелкими коптскими буквами полный текст мессы. Затем он снова уложил доску в чехол, просунул его назад через решетку и приставил к стене.
Сторож тем временем включил какой-то механизм в зажженной лампе, и она стала посылать короткие яркие вспышки, регулярно перемежавшиеся почти полной трехсекундной темнотой.
Взяв зеленую табличку в левую руку и отведя ее далеко назад, а пальцами правой сжимая нижний конец бубнового туза, Луций встал спиной к лампе, поднял руку и повернулся чуть вправо, оказавшись к нам боком. Теперь он поднял оба предмета параллельно один за другим но так, что туз находился, словно экран, между пламенем и табличкой.
При первой вспышке, сверкнувшей в гаснущем свете дня, гранат отбросил в глубь комнаты микроскопические красные световые точки, рассеянные далеко друг от друга и отличавшиеся по яркости, что объяснялось большей или меньшей чистотой тех областей и граней камня, через которые проходил свет.
Движением своей диковиной карты Луций направил одну из таких световых точек на самую высокую метку таблички и удерживал ее в этом положении в течение трех следующих вспышек.
В промежутках между вспышками пятна света без следа исчезали. Так, по очереди, были освещены все метки, проделанные шилом. Луций же для каждой метки выбирал более или менее яркую точку и удерживал ее на месте от одной до пятнадцати вспышек. Иногда на одну и ту же метку последовательно направлялись две или больше световые точки.
Кантрель решил наконец объяснить, что именно делает этот безумный человек. Благодаря тонко продуманному и тщательно рассчитанному смешению красного и зеленого цветов, каждая из световых точек, обладавшая некоторым теплом, на какую-то малость размягчала воск метки, на которую была направлена, завершая, таким образом, предварительно проделанную работу и улучшая будущее качество создаваемых звуков.
Луций повернулся к нам лицом и положил карту на место, а табличку на маленький столик, затем взял звуковой аппарат и стал осторожно водить почти вертикально стоящей золотой иглой по образованной метками линии. Острие иголки копировало все неровности на своем пути и передавало колебания на мембрану. Из рожка зазвучал женский голос, похожий на голос Мальвины, отчетливо пропевший по заданным нотам: «О, Ребекка…»
На наших глазах безумец, как видно, искусственно создавал всевозможные человеческие голоса. Он стремился найти звук голоса своей дочки и для этого умножал опыты, надеясь случайно напасть на тембр, близкий к его идеалу, который привел бы его к столь желанному результату. Вот почему, произнеся слово «Пойте», он сразу же поспешил воспроизвести образец, предоставленный ему Мальвиной.
Водя золотой иголкой по строке, Луций еще несколько раз дал прозвучать фразе «О, Ребекка…», последняя нота которой вызывала у него тревожное волнение. Возвращаясь к концу отрывка, он с упоением слушал вторую половину последнего звука и под влиянием сильного волнения жестом прогнал нас.
Кантрель отвел нашу группу туда, где Луций не мог уже нас видеть, продолжая все так же внимательно и настойчиво свои опыты и беспрестанно прослушивая звуки, проигранные секунду назад.
Мы прохаживались за комнатой с решеткой, не отдаляясь от нее, так, чтобы услышать сторожа, если вдруг что-либо случится с охваченным волнением безумцем, и Кантрель стал рассказывать о связанных с
