художник создал по запомнившемуся ему образу фигурки, способные исполнить ту роковую пляску. Как ученый он задумал заставить их плясать под действием струй горячего воздуха.
То, что в списке для его опыта был указан кусок репса, да еще серого цвета, который не замарают обрывки взлетающего вверх пепла, свидетельствовало о любопытном здравом смысле Луция, а для Кантреля значило шаг к излечению. Выбранный Луцием материал мог не бояться жара от близко лежащих углей и был лучше любого металлического решета, так как его мягкость позволяла пальцу легким нажатием на ткань вблизи выходного отверстия несколько отклонять струю горячего воздуха в сторону и заставлять двигаться фигурки.
Внезапно Луций выпустил ткань, и с ним случился страшный приступ, во время которого в результате рефлекторной реакции, вызванной сильнейшей галлюцинацией от только что виденной волнующей сцены, на его голом черепе дыбом встали двенадцать волосков и заплясали неудержимую жигу, постепенно убыстряющуюся, точь-в-точь как в пляске убийц.
С того момента каждый день на закате солнца под влиянием чувств, охватывающих его в этот час, Луций, действовавший день ото дня все виртуознее, требовал горячих углей для очередной жиги на репсе, за которой неизменно следовала такая же пляска волос на его лысине.
Однажды утром безумец попросил доставить ему кусок ткани, ножницы и, кроме этого, сложный набор химикатов и лабораторных инструментов. После многочисленных опытов он изготовил несколько бесцветных смесей, а еще — ровную белую «фараонову» змейку, которая могла развиваться, как нитка, и после определенного смачивания выполнять необыкновенно быстрые швы, что позволило ему достичь просто-таки сферических успехов в шитье.
Прибегнув к умело построенным расспросам, Кантрель нашел разгадку и этих действий. Луций время от времени начинал думать, что у него вот-вот должна родиться дочь. Мысль эта — от совершившихся в его мозгу нарушений — была такой навязчивой, что он начал готовить ребенку «приданое», а нетерпеливость, влиявшая на научные способности лица, которым он себя мнил, привела к замечательному изобретению.
Начатое им непрерывное производство химическим способом твердых ниток, которые им быстро расходовались, вызвало интенсивный процесс окисления, а за ним — ржавление решетки и ее петель, пришедших в конце концов в негодность.
Были сделаны попытки заменить петли, изготовив их из другого металла, но все они также ржавели, за исключением золота, которое в итоге и было выбрано Кантрелем для петель. Луций же получил для работы с тканью острые золотые ножницы.
Флорина регулярно наведывалась узнать о состоянии здоровья мужа, но встречаться с ним ей не позволяли. По настоянию Кантреля она в один из дней принесла диковинные аппараты, истребованные накануне Луцием. Он часто держал их в руках до рокового отъезда в Англию и пытался использовать их для искусственного создания речи или пения.
Доставленная передача, однако, не удовлетворила его, и безумец настойчиво повторил несколько раз слово «туаза».
Флорине сообщили об этом, и она вспомнила, что в те моменты, когда Луций подолгу возился с этими приборами, он говорил, что хочет соорудить из пока еще не выбранного материала такую меру длины, которая, чтобы отвечать некоторым тонким арифметическим расчетам звука, имела бы такую же разбивку на деления, как и старинная туаза, но в очень мелком масштабе.
На следующий день безумец вырезал лезвием ножниц из принесенного по его просьбе и хорошо просохшего куска сала небольшую линейку, превращенную им в игрушечную туазу с помощью красных делений, нанесенных кисточкой на одну из сторон.
Посредством этой туазы и последних полученных им предметов Луций принялся за кропотливый труд, основанный на тяжелейших расчетах расстояния и тепла, с тем, чтобы получить на имевшемся у него зеленом воске метки для извлечения звука речи или пения.
Результат тонкого выбора, служившего еще одним подтверждением возвращения разума, — сало благодаря своей определенной упругости обладало в большей степени, чем любой другой материал, именно теми свойствами, которые требовались для задуманного дела.
Единственная цель несчастного, как можно было судить по его бессвязным речам, заключалась в том, чтобы воспроизвести голос его дочери таким, каким он воспринимался внимательным ухом отца в последние дни ее жизни, когда она уже начинала говорить. Меняя до бесконечности тембр и интонации, он создавал всевозможные голосовые оттенки из фрагментов речи или мелодий в надежде волей случая найти тот звук, который поведет его в нужном направлении.
И в этом деле снова-таки участвовал — в сочетании с его идеей фикс — научный гений героя, за которого он себя принимал.
Поскольку он одновременно занимался и шитьем детского белья, заржавевшие иголки на тонкой деревянной ручке и на вибрирующей мембране пришлось заменить золотыми, дабы уберечь их в дальнейшем от порчи.
В один из вечеров Луций попросил доставить ему тут же описанную им некую тяжелую старинную игрушку, ассоциировавшуюся в его памяти с крещением дочери.
В давние времена в Египте коптские священники во время службы пользовались в качестве подспорья своей памяти доской из сикомора, которую можно было легко переворачивать в нужный момент. Устанавливали ее сбоку от алтаря, а на обеих сторонах доски был выгравирован текст молитвы на их языке.
Доску с молитвой благоговейно воспринимали как саму мессу, потому что она содержала ее
В память о крещении Джиллетты Луций подарил Флорине подобную доску, увиденную им как-то вместе с целехоньким чехлом в витрине антикварной лавки.
Больному передали доску и чехол, и часто поутру он брал с улыбкой их в руки, вспоминая праздничный день в жизни своего ребенка.
К вящей славе Кантреля и его метода все чаще повторяющиеся периоды полного сознания обещали безумцу верное и полное выздоровление.
В этот момент возглас Луция вернул нас к его комнате, и вскоре мы все опять стояли у ржавой решетки с золотыми петлями.
На зеленой табличке виднелась новая линия меток, наверняка, судя по их виду и размеру, сделанных с помощью шила и туазы, а также лампы и бубнового туза.
Явно очень взволнованный, Луций поставил на свежую строку кончик иглы, и из глубины рожка послышался на букве «а» долгий веселый звук, напоминавший радостные попытки детей, которым жадно хочется говорить, и очень похожий на образец, предоставленный концом фразы «О, Ребекка…»
Безумец издал еще один возглас, похожий на тот, который, очевидно, был вызван перед этим первым прослушиванием детского голоса. Растерявшись от мысли о том, что он достиг цели, Луций прошептал:
— Ее голос… это ее голос… голос моей дочки!..
Затем он произнес, задыхаясь от волнения, слова, словно обращенные к кому-то рядом:
— Это ты, моя Джиллетта… Они тебя не убили… Ты здесь… рядом со мной… Скажи, дорогая…
А между этими отрывистыми фразами словно ответ ему звучал обрывок слова, без конца воспроизводимого им.
Кантрель тихонько отвел нас подальше, чтобы дать возможность спокойно завершиться спасительному кризису. Он выразил при этом свое восхищение Мальвине, чье пение привело к счастливому выздоровлению больного. После этого мы двинулись вслед за ним по длинной, ведущей вниз тропинке.
Глава шестая
