Столь необычное обращение молодого поэта к очень популярному в то время 35-летнему В.А.Жуковскому было продиктовано определенными обстоятельствами, без раскрытия которых невозможно раскрыть символику системы образов “Руслана и Людмилы”.
Поэма-баллада “Двенадцать спящих дев”, состоящая из двух частей: “Громобой” и “Вадим”, была закончена в 1817 г. В ней В.А.Жуковский использовал сюжет немецкого романа Х.-Г. Шписа “Двенадцать спящих дев, история о привидениях”, основанного на средневековых католических легендах о грешниках, предающих душу дьяволу, а затем религиозным покаянием искупающих свою вину. “Северный Орфей” событие средневековой феодальной Германии переносит во времена Киевской Руси, которая не только феодализма, но даже рабовладения еще не проходила. Тщательно приправляя этот калейдоскоп древнерусским колоритом, «могил и рая верный житель» помимо воли создает вычурные картины с претензией на древнерусский эпос. Могло ли целостное мировосприятие Пушкина пройти мимо столь «прелестной лжи»? Ведь он своей “ветреной музой” вскрывал технологию любого “чуда старых дней”. А Жуковский к своему творению приложил эпиграф из первой части “Фауста” Гете:
Там, где чудо правит бал, методологии на основе Различения добра и зла нет места, а пониманию общего хода вещей в сознании любого, даже очень талантливого художника, противостоит калейдоскоп “добрых” и “злых” случайностей. При этом “стекляшки” в заморской игрушке, легко меняясь местами, могут действительно создавать иллюзию реальности приЧУДливых картин мироздания. Возможно поэтому Гете, по словам Карлейля, «видел себя окруженным со всех сторон чудесами и сознавал, что все естественное в сущности — сверхъестественное».[43]
И вот Пушкин делает довольно смелый шаг по меркам того времени. Он кратко, в 32 строки укладывает причудливый калейдоскоп В.А.Жуковского, состоящий из 1832 строк. 32 строки у В.А.Жуковского — вступление к поэме “Двенадцать спящих дев” — совпадают с пушкинскими 32 строками только по ритму.
В издании 1820 г. другое окончание:
Внешне это был поединок представителей двух поколений русской словесности. Hе будем забывать, что к началу состязания — 1817 году — Пушкин был вдвое моложе очень популярного и очень плодовитого Жуковского. В действительности же это был поединок двух разных уровней понимания, в котором достоинства владения мечом методологии на основе Различения были на стороне молодости и таланта совершенно своеобразного, а потому В.А.Жуковский, как человек истинно русский и более озабоченный славою русской поэзии, чем личной популярностью, признал свое поражение, знаменующее новую победу российской словесности. Победителю ученику от побежденного учителя в сей высокоторжественный день, в который он окончил поэму “Руслан и Людмила”, — 1820, марта 26, великая пятница. Этой надписью сопроводил Жуковский свой портрет, подаренный Пушкину в день окончания поэмы.
Критика же, не владевшая Различением, бодро демонстрировала свой уровень понимания:
«Обращением к Жуковскому в этой песне пародируется его поэма “Двенадцать спящих дев”. Зависимость Руслана от этой поэмы Жуковского была указана А.И.Hезеленовым: он обратил внимание на то, что в обеих поэмах рассказывается о похищении киевской княжны и появляются 12 прекрасных дев. Только Вадим Жуковского РАЗДЕЛИЛСЯ у Пушкина на две личности — на Руслана и на Ратмира: первый отправляется на поиски за княжной, а второй увлекается 12-ю девами. Великан Жуковского, похитивший княжну, также РАЗДВОИЛСЯ у Пушкина: на карлу-Черномора и его брата-Голову; Руслан борется и с тем, и с другим. Святой угодник Жуковского превратился у Пушкина в Финна, бес — в Hаину; как угодник и бес состязаются из-за Громобоя, так Финн и Hаина спорят и враждуют из-за Руслана; как Вадим, так и Руслан привозят в Киев похищенную княжну. Против этого мнения высказывался профессор П.В.Владимиров; он указывает на то, что Пушкин хотел противопоставить “прелестной лжи” романтических поэм “печальную истину”, основанную на “преданьях старины глубокой” и на естественном взгляде на человека и его страсти».
