рождения. Она затылком чувствовала то, что чуть позже почувствовали все остальные. 'А что-то Ольги Григорьевны с нами сегодня нет? Ей нездоровится?' - спросил кто-то, звякнув вилкой о край тарелки. И Марина яснее ясного представила, как мама сидит сейчас на жесткой табуретке у окна, подпирая подбородок рукой. В комнате есть тахта и старое мягкое кресло, но она всегда в таких случаях сидит на табуретке и тихонько плачет о том, что жизнь сложилась именно так, о том, что она, 'тетя Оля', по сути дела, никому не нужна, а её единственная дочь, наплевав на нее, сейчас веселится с чужими людьми и ненавистным Андреем. А ещё мама, наверное, вспоминает 'три дня в Москве' - три дня двадцатилетней давности. Тогда они вдвоем, мама и маленькая Марина, поехали на первомайские праздники в Москву. Поселились в гостинице, обедали в ресторане Останкинской башни, ходили в зоосад. Катались на всех подряд каруселях в парке Горького. Мама покупала все мороженки и пироженки, в какие только Марина тыкала пальцем, смеялась и целовала дочку в теплую макушку...

В общем, в конце концов, все гости заметили, какое у 'виновницы торжества' отрешенное, неживое лицо. Естественно, почувствовали себя неловко, спешно засобирались. Андрей вышел проводить друзей и заодно покурить на лестнице. Марина заглянула в соседнюю комнату. Иришка уже спала. Мама сидела на табуретке у окна.

- Мам, - проговорила Марина тихо и горько, - мам, ну прости меня, а?

Та ничего не ответила, и только брошка, приколотая к декольте так и не надетого платья, блеснула в лунном свете коротко и холодно.

Потом Марина рыдала в ванной, а Андрей её успокаивал.

- Я виноват, - говорил он, проводя чуть подрагивающей ладонью по её влажным волосам, - только я... Мне, на самом деле, нужно было сразу как-то обнаружить свое присутствие, а то получается, что я стоял под дверью и подслушивал.

- Мне нравится это платье, - всхлипывала она. - Правда, нравится. Просто к нему нужно привыкнуть!

- Да оставь ты в покое это платье!.. Все хорошо.

- А мама?.. Ну, зачем она все это устроила? Почему она тебя так ненавидит? Ты на неё обижаешься, да?

- Да нет же! - Андрей улыбался. - Почему я должен обижаться? Я все прекрасно понимаю. Растишь- растишь дочку, потом приходит какой-то чужой мужик и её уводит. Еще неизвестно, хватит ли у нас с тобой здравого смысла объективно относиться к будущему Иришкиному мужу?.. Так что, ты тоже на маму не злись. Она - женщина немолодая, причем истероидного типа, и реакции её - реакции человека с неустойчивой психикой и больной нервной системой. Ольгу Григорьевну беречь надо, а не на выяснение отношений провоцировать. Или, по крайней мере, не обращать на её выходки внимания...

- Он говорил, что попросту не стоит обращать на мамины выходки внимания, - Марина усмехнулась, поводила ложкой в вазочке с лимонным вареньем и снова отложила ложку на край блюдца. - В некоторых вопросах, как ни странно, он был гораздо мудрее её - прожившей на свете уже столько лет.

- А вот то, что Андрей говорил по поводу неустойчивой психики Ольги Григорьевны... Он это как врач утверждал или просто свое отношение таким образом высказывал? - мне ужасно хотелось курить, но вот так, вдруг начать смолить в доме потенциальной родственницы казалось неудобным.

- Как врач?.. Да нет, скорее, как наблюдательный человек. И потом, 'неустойчивая психика' - это ещё не диагноз... Вы ведь, если я правильно поняла, хотите понять, могла ли мама, на самом деле, сойти с ума?

Митрошкин тяжко вздохнул, качнулся на табуретке и с чрезвычайной угрюмостью принялся изучать пуговицу на манжете собственной рубашки. Марина легко поднялась, зябко поведя плечами:

- Женя, если вы курите, может быть выйдем с вами на балкон и там продолжим нашу беседу? Братец тут посидит... У меня 'Вог'. Вы будете?

Я, конечно, согласилась и, накинув в прихожей полушубок, потрусила вслед за хозяйкой по коридору. На балконе Марина откинула волосы с лица, оперлась спиной о перила и спросила:

- А ваша мама как к Алешке относится?

- Никак. Она просто не знает о его существовании.

- Даже так? Интересно... Впрочем, может быть, и лучше до поры до времени ничего не знать. Я вот дура была, как только с Андреем познакомилась, сразу матери позвонила и давай расписывать: ах, он такой хороший, ах, он такой красивый! Андрюшка на два курса старше меня учился. Только он доучился, а я, как забеременела - бросила. Вот и осталась с незаконченным высшим. Мама, конечно же, сказала, что и тут Андрей виноват... А у вас с Лешей как? Серьезно? Расписываться-то собираетесь?

Она намерено переводила разговор на уютные, семейно-бытовые темы. Мне, естественно, полагалось умиляться, таять и, повизгивая от счастья, делиться милыми подробностями нашего с Митрошкиным романа.

- Марина, - я выпустила из сложенных губ струйку дыма, - почему вы не позволяете вам помочь? С вашей мамой случилось несчастье, её могут обвинить неизвестно в чем. Леша так, например, просто уверен, что Ольга Григорьевна ко всей этой кошмарной истории не имеет ни малейшего отношения... Вы поймите, я - отнюдь не Шерлок Холмс, просто так получилось, что мне пришлось оправдываться перед милицией, потом ко мне почти случайно попали некоторые факты, да это, в общем, и не факты вовсе... Но я могу, по крайней мере, попробовать помочь.

- Пожалуйста! Если у вас, действительно, что-нибудь получится, я буду только рада. Пока, мне кажется, я отвечаю на все ваши вопросы?

- Но на стене у вас все-таки висел не Ван Гог?

- По-моему, нет, - она улыбнулась. - А почему вас так волнует именно этот художник?

- Почему?.. Да нет, не важно... Наверное, это просто совпадение... Марина, простите, а ваш муж... Его так и не нашли, да?

- И не могли найти, - бронзовая прядь снова упала Марине на лоб. Зима, мороз, речка у нас ужасная - все дно в ямах. Я думаю, что он умер минут через десять после того, как оказался в воде... Хотите спросить, почему он это сделал? Спрашивайте, не стесняйтесь!.. Просто Андрей был несчастным человеком. По большому счету - несчастным. С его талантом, с его амбициями закиснуть здесь, в Михайловске! Работать в бедном, убогом стационаре, не иметь ни малейшей возможности себя проявить. Да ещё и отношения с мамой. Он всегда говорил: 'Ничего, Мариш, не может быть смешнее униженного, затюканного зятя'... Только вы не подумайте, пожалуйста, что я в его смерти маму обвиняю.

Последнюю фразу она добавила, словно, спохватившись. И снова мне почудились какая-то неискренность и фальшь.

- Мне, кстати, говорили, что ваша мама была не уверена в его смерти?..

- Это её личное дело. Андрей умер. Как ни жутко это признавать и, тем более, кого-то в этом убеждать.

Я почувствовала себя неловко, спешно затушила сигарету о железные перильца и выкинула окурок в пустую банку из-под майонеза:

- Вы извините, если этот разговор вам неприятен. Просто...

- Да, ничего, - она снова передернула плечами. На самом деле, становилось холодновато. Мягкий снег крупными хлопьями валил из серых туч. - В самом деле, ничего... Я уже привыкла. Маму вот только жалко очень. Где она? Ее и не похоронили по-человечески даже... Хотите, я вам её фотографию покажу?

Дальше все получилось, как я и ожидала. В комнате Марина достала из шкафа альбом, достаточно быстро нашла нужную страницу и продемонстрировала мне цветной снимок худенькой женщины со слегка скошенным подбородком и светлыми настороженными глазами, а потом добавила, словно между прочим:

- А это - Андрей...

Он, действительно, был довольно привлекательным мужчиной. Не красивым, нет! Именно привлекательным. Темные волосы, чуть широковатые скулы, немного восточного разреза глаза. И улыбка. Улыбка сильного, умного и уверенного в себе человека.

- Марина, простите ради Бога, а вы уверены, что он сам?..

Я не договорила, но она и так поняла. И тут же энергично замотала головой, словно пытаясь в чем-то убедить саму себя: