- Давай с самого начала: чего я там растоптал, что с моей физиономией, и с кем я сплю... Только, может быть, все-таки наедине побеседуем?

- Нет, при ней! Только при ней. Выясним все сейчас и здесь... Ты знаешь, что она подобрала твою запонку, вырезала буквы из газеты...

Анатолий Львович почти виновато вставил:

- Извини, Лиз, перебью. Но я даже не знал, что, оказывается, сплю с уважаемой Евгенией Игоревной!

Мне отчего-то стало ужасно смешно, и я едва сдержала нервное хихиканье, заставив себя вспомнить о том, что передо мной - убийцы.

- ... Она вырезала буквы из газеты, составила из них письмо и прислала на наш адрес. Она надеялась, что прочитаешь ты, что ты, естественно, на неё не подумаешь, что ты побоишься огласки своей связи с ней же. А это обязательно всплыло бы, если б начали проверять твое алиби... А, впрочем, даже в случае, если письмо попадет ко мне, она выигрывала. Потому что получилось именно так, как эта дрянь и рассчитывала. Я тоже не хотела, чтобы об этом узнали все. Я не хотела, чтобы надо мной смеялись, чтобы на меня показывали пальцами, чтобы меня жалели...

- Так. Теперь про запонку.

- А что про запонку? - она ещё больше покраснела и бросила с каким-то даже вызовом. - Да, это та самая запонка! Ты прекрасно понял, о чем речь. Та твоя запонка со сломанной застежкой. Она выпала из моего кармана в тот момент, когда вы с этой девушкой, наверное, во всю потешались надо мной.

Вот это было ново! И, главное, очень просто. Действительно, у мужа ломается запонка, жена кладет её в карман своего костюма, потому что все мужики - растяпы, к тому же, норовят напиться на праздниках - мудрая 'половина', естественно, опасается, что супруг дорогую вещицу потеряет. Но, как это ни смешно, теряет её сама и невольно подкидывает потенциальному шантажисту прекрасную возможность обогатиться... Вот только что это за разговорчики про огласку, боязнь того, что будут показывать пальцами, нежелание выглядеть смешной? Насколько мне казалось, речь шла об убийстве Галины Александровны?..

- Понятно. Хотя и не очень, - Анатолий Львович с олимпийским спокойствием взял со стола игрушку, нажал на кнопку, и противные курицы вместе с их яйцами снова мерзко запищали. - Теперь объясни мне, пожалуйста, ещё один момент: когда и по какому поводу мы с Евгенией Игоревной над тобой потешались?.. Черт, в первом же десятке разбилось!.. И почему в связи с этим должны были начать проверять мое алиби?

Лицо Елизаветы Васильевны сделалось растерянным. Правда, всего лишь на секунду. Словно она под взглядами тысяч зрителей вошла в реку и вдруг почувствовала, что здесь гораздо глубже, чем она ожидала.

- Потому что ты развлекался с ней в ночь убийства.

Он потер правой рукой подбородок, продолжая левой отрывисто жать на кнопки (судя по писку игрушки яйца теперь разбивались одно за другим), задумчиво оттопырил нижнюю губу и как-то очень просто сообщил:

- Но я не только никогда не развлекался с уважаемой Евгенией Игоревной, но и не был в профилактории в ночь убийства. Мне казалось, ты знаешь...

- Не лги мне! - взвизгнула она. И в этот момент распахнулась дверь, и на пороге нарисовался взволнованный Митрошкин. А за ним... За ним стоял 'техасский рейнджер', и мне немедленно захотелось спрятаться в какой-нибудь шкаф вместе со своими клетчатыми клоунскими лосинами, версиями и подозрениями. Тем более, что я уже сильно подозревала, что что-то во всем этом не так.

- Женька! - с несвойственной ему эмоциональностью возопил Леха. Женька, с тобой все в порядке?

'Рейнджер', поводя могучими плечами, вошел в комнату и тоже уставился на меня своими светлыми выпуклыми глазами. Во взгляде его, кстати, ясно читалось глубочайшее презрение, и никакое априори доброе отношение к школьному другу и всем одушевленным предметам, с ним связанным, не могло его перебороть.

- Женька, что здесь происходит?

- Все нормально, Леш, - я вцепилась в его руку. - Елизавета Васильевна просто захотела со мной поговорить.

- Но мне казалось...

Все бы, наверное, завершилось относительно мирно, если бы мадам Шайдюк не крикнула на весь второй этаж:

- Ты, шлюха, не устраивай здесь концертов! И мальчиков своих убери. Мы ещё не договорили.

- Что-о-а?! - подался вперед Митрошкин.

- Что-о-а?! - вопросил 'рейнджер' Селиверстов куда как более угрожающе и с силой саданул кулаком по шкафу. - Кто это тут языком поганым метет?!

Наверное, следующим должен был сказать 'что-о-а' Шайдюк. И он уже начал с грацией Кинг-Конга подниматься со стула, но тут я затараторила, упираясь руками в стол и, глядя прямо в лицо Елизавете Васильевне (обида за 'шлюху' и за 'глупую девицу' кипела во мне горячим ключом):

- Это, между, прочим, не 'мальчики', а та самая милиция, которую я вам обещала. И им вы расскажете и про запонку, и про письмо, и про то, что делали ночью с шестого на седьмое в коридоре профилактория. А так же про то, за что убили Галину Александровну Баранову... И ещё про липовое алиби вашего мужа.

- Женя, Женя, - Митрошкин как-то несмело тронул меня за рукав, подожди! Алиби не липовое. Милиция его, оказывается, уже проверяла. Есть свидетели. Он, действительно, все это время был в реанимационной палате и никуда не выходил.

- Плевать! - я в запале обернулась. - Зато она была в профилактории. И у неё была причина убить эту женщину... Олег, скажите, Леша уже сообщил вам про то, что Галина Александровна шантажировала её и грозилась рассказать девочке о том, что она приемная?

- А это-то тут при чем? И... при чем здесь Галина Александровна? как-то жалко пролепетала мадам Шайдюк. Но 'рейнджер' уже взялся за дело:

- Да, я, в общем, в курсе, и очень хочу задать вам, Елизавета Васильевна, несколько интересных вопросов. Во-первых, почему вы решили имитировать почерк серийного убийцы? Во-вторых, почему вовремя не обратились в милицию с заявлением о шантаже? В-третьих, на какую же такую гигантскую сумму раскрутила вас гражданка Баранова, что вы решили её убить?

В этот момент я опустила глаза к столу и увидела нечто настолько интересное, что чуть не прозевала ещё более интересный ответ.

- Я никого не убивала! - заплакала Елизавета Васильевна (на самом деле, заплакала, хотя мне казалось, что её глаза, в принципе, не могут источать слезы!). - Я не понимаю, что здесь происходит?.. Откуда вы?.. Впрочем, не важно... Но вы ошибаетесь! Чудовищно ошибаетесь. Эту женщину звали... То есть, до сих пор зовут - я ничего ей не сделала! Ее зовут совсем не Галина Александровна. Клавдия Максимовна Галата! Она до сих пор работает в том же самом родильном доме. Вы можете проверить!

Сказать, что мне захотелось провалиться сквозь землю - значило ничего не сказать. Селиверстов как-то невнятно зарычал, крутанул мощной шеей и облокотился о хрупкую подзеркальную полочку. Митрошкин зашипел, как шарик, из которого медленно выпускают воздух. Даже невозмутимый Анатолий Львович, наконец, встревожился и вполне логично спросил:

- Кто-нибудь, в конце концов, внятно объяснит, что все это значит?

- Я не знаю! - продолжала всхлипывать Елизавета Васильевна. - Я не хотела тебе говорить... Она нашла меня. Еще осенью... Тебе же никогда до меня не было дела. У тебя были свои девки... А она нашла меня и пообещала, что все расскажет Анечке, если я не заплачу. Я заплатила... Потом ещё раз... Она все требовала и требовала...

- Это та самая детская сестра, что ли? - светлые кустистые брови Шайдюка поползли на лоб.

- Да... И тогда я... Я поняла, что дальше так продолжаться не может. Я хотела, чтобы она умерла, но никогда бы ничего ей не сделала. Я поехала в Москву, дала взятку, пролезла в архив и нашла по историям родов всех женщин, у которых были осложнения или проблемы с детьми... Я их нашла. За неделю - четырех человек...